Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те - не горы: подошвы у них нет, внизу их как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга - не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Не глядит пан Данило по сторонам, глядит он на молодую жену свою.
Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина, вдалася в печаль?
Я не в печаль вдалася, пан мой Данило! Меня устрашили чудные рассказы про колдуна. Говорят, что он родился таким страшным… и никто из детей сызмала не хотел играть с ним. Слушай, пан Данило, как страшно говорят: что будто ему все чудилось, что все смеются над ним. Встретится ли под темный вечер с каким-нибудь человеком, и ему тотчас показывалось, что он открывает рот и выскаливает зубы. И на другой день находили мертвым того человека. Мне чудно, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы, - говорила Катерина, вынимая платок и вытирая им лицо спавшего на руках дитяти. На платке были вышиты ею красным шелком листья и ягоды.
Пан Данило ни слова и стал поглядывать на темную сторону, где далеко из-за леса чернел земляной вал, из-за вала подымался старый замок. Над бровями разом вырезались три морщины; левая рука гладила молодецкие усы.
Не так еще страшно, что колдун, - говорил он, - как страшно то, что он недобрый гость. Что ему за блажь пришла притащиться сюда? Я слышал, что хотят ляхи строить какую-то крепость, чтобы перерезать нам дорогу к запорожцам. Пусть это правда… Я разметаю чертовское гнездо, если только пронесется слух, что у него какой-нибудь притон. Я сожгу старого колдуна, так что и воронам нечего будет расклевать. Однако ж, думаю, он не без золота и всякого добра. Вот где живет этот дьявол! Если у него водится золото… Мы сейчас будем плыть мимо крестов - это кладбище! тут гниют его нечистые деды. Говорят, они все готовы были себя продать за денежку сатане с душою и ободранными жупанами. Если ж у него точно есть золото, то мешкать нечего теперь: не всегда на войне можно добыть…
Знаю, что затеваешь ты. Ничего не предвещает доброго мне встреча с ним. Но ты так тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмо надвинулись бровями!..
Молчи, баба! - с сердцем сказал Данило. - С вами кто свяжется, сам станет бабой. Хлопец, дай мне огня в люльку! - Тут оборотился он к одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую золу, стал перекладывать ее в люльку своего пана. - Пугает меня колдуном! - продолжал пан Данило. - Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена - люлька да острая сабля!
Катерина замолчала, потупивши очи в сонную воду; а ветер дергал воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи ночи.
Дуб повернул и стал держаться лесистого берега. На берегу виднелось кладбище: ветхие кресты толпились в кучку. Ни калина не растет меж ними, ни трава не зеленеет, только месяц греет их с небесной вышины.
Слышите ли, хлопцы, крики? Кто-то зовет нас на помощь! - сказал пан Данило, оборотясь к гребцам своим.
Мы слышим крики, и кажется, с той стороны, - разом сказали хлопцы, указывая на кладбище.
Но все стихло. Лодка поворотила и стала огибать выдавшийся берег. Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. Остановился и пан Данило: страх и холод прорезался в козацкие жилы.
Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохший мертвец. Борода до пояса; на пальцах когти длинные, еще длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руки вверх. Лицо все задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. «Душно мне! душно!» - простонал он диким, нечеловечьим голосом. Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец вдруг ушел под землю. Зашатался другой крест, и опять вышел мертвец, еще страшнее, еще выше прежнего; весь зарос, борода по колена и еще длиннее костяные когти. Еще диче закричал он: «Душно мне!» - и ушел под землю. Пошатнулся третий крест, поднялся третий мертвец. Казалось, одни только кости поднялись высоко над землею. Борода по самые пяты; пальцы с длинными когтями вонзились в землю. Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца, и закричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его желтые кости…
Дитя, спавшее на руках у Катерины, вскрикнуло и пробудилось. Сама пани вскрикнула. Гребцы пороняли шапки в Днепр. Сам пан вздрогнул.
Вике Зволинской, вдохновившей нас на создание трилогии, с любовью посвящаем
Иллюстратор Братья Швальнеры
Дизайнер обложки Братья Швальнеры
© Братья Швальнеры, 2018
© Братья Швальнеры, иллюстрации, 2018
© Братья Швальнеры, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4493-0701-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава первая. Лики любви
Май 1845 года, Санкт-Петербург
Весна приходила в Петербург медленно и нехотя, все время сталкиваясь с упорным нежеланием холодной и промозглой зимы расставаться с не менее холодным и промозглым городом, стоящим на болотах, и все же к маю-месяцу, сопровождаясь грохотом гроз и потоками ливней, более или менее вошла в свои права. Однако, промозглой слякоти небесных излияний не суждено было долго грязью развозиться по земле – ледяные ветры и не менее ледяная почва быстро сделали так, что все под ногами вымерзло, оставив столичные мостовые в их первозданном и чистом виде.
Николай Васильевич Гоголь и его друг, юный адъютант Его Императорского Высочества Иосиф Виельгорский накануне вечером были гостями на балу к княгини Зинаиды Волконской, а потому поутру проснулись с тяжелыми головами и в угнетенном состоянии духа. Обед в ресторане «Данонъ» несколько улучшил их мировосприятие -и поправив здоровье неплохим шардоне, поданным с лабарданом, а также легким супом, приятели решили прогуляться по еще прохладному, но уже вполне весеннему городу, дабы освежить затуманенные с вечера головы воздушными массами, что наплывали с берегов Невы.
Иосиф Виельгорский
Николай Гоголь
Разница в возрасте между приятелями составляла почти 10 лет, однако, была не особо заметна – оба бледные, высокие, аскетичного телосложения и с тонкими усиками они походили на братьев, один из которых был чуть старше, а другой чуть младше. Разве что одна деталь во внешности при ближайшем рассмотрении выдавала расхождение – при неправильных чертах лица у Гоголя его приятель являл собой эталон мужской красоты. Аккуратные, тонкие и благородные свойства его внешности делали его притягательным и сразу говорили малознакомым людям, что перед ними человек дворянских кровей. Так и было – Виельгорский был сыном дворянина, музыканта и музыкального критика, которого знала и уважала вся столица, предоставляя своему бомонду исключительное право бывать на устраиваемых им суаре и вечеринках, чтобы блеснуть собой и покрасоваться на других. Бывал там и Гоголь, хотя дом Виельгорских стал для него давным-давно почти своим собственным, и потому и он, и юный друг его предпочитали проводить время на балах иных светских львов и львиц, недостатка в которых Санкт-Петербург не знал никогда. Так случилось и вчера, когда они вдвоем посетили их старинную приятельницу, решившую отпраздновать долгожданный приход весны пышными и роскошными ассамблеями, танцами и вином.
– Вчера, на балу у Волконской ты, кажется, оставил автограф в журнале? – спросил у друга Виельгорский, когда они поравнялись с памятником Петру. Гоголь улыбнулся – затронутая Виельгорским тема была необычайно приятна ему.
– И это не просто автограф. Это несколько строк из «Ночей на вилле».
Зинаида Волконская
«Ночи на вилле» – так называлась повесть Гоголя, посвященная Виельгорскому. От природы больной и последнее время все чаще страдающий приступами своего, крайне истощающего организм, заболевания, Виельгорский несколько недель тому назад оказался практически при смерти в загородном доме Волконской, который в узком кругу приятелей именовался «виллой». Тогда одно только присутствие Гоголя, его еженощные бдения и старания у постели больного смогли облегчить страдания и принести то, что болезнь на какое-то время отступила, оставив юношу в покое. Впечатленный чудесным спасением друга, Гоголь написал о своих чувствах и мыслях в небольшой повести, посвященной Иосифу Михайловичу. Строки из нее вчера украсили альбом хозяйки бала, которой друзья обязаны были своим знакомством.
– И, конечно, обо мне?
– Вся повесть о тебе, разве могут быть там строки о ком-то другом?
– Господи, именно поэтому, как выясняется, вчера все присутствующие смотрели на меня такими странными взглядами.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты лучше у них спроси, что они имеют в виду, когда заговорщицки подмигивают при виде нас, подобострастно улыбаются и поговаривают о неких «особенных» отношениях, от природы не свойственных мужчинам, подразумевая нас с тобой…
– Глупости и беспримерные по абсурдности светские сплетни! Неужели ты мало слышал их на своем коротком веку, чтобы всерьез пускаться в обсуждения или комментарии относительно словоблудия зевак?
– Я разделяю твою точку зрения, но все-таки тебе пора жениться.
– Уж не затем ли, чтобы избежать перемывания костей в присутствии сиятельных княгинь?
– Конечно, нет.
– А зачем тогда?
– Послушай, Николя, сколько тебе нынче лет?
– Тридцать шесть.
– Так. А сколько было обожаемому тобой Пушкину, когда он в расцвете лет волею случая покинул эту бренную землю, прервав течение таланта, данного ему свыше, который мог бы еще сослужить добрую службу всем нам, его почитателям?
– Кажется, тридцать семь.
– Вот. Не хочешь ли ты оставить нас без твоего наследника, без продолжателя дела и рода великого Гоголя-Яновского?
– Глупости, – отмахнулся Гоголь. – Еще Шекспир говорил, что на детях великих природа отдыхает.
– Пусть так, но классик твоего уровня, писатель мировой величины все же не имеет права уйти по-английски.
– Намекаешь, что я скоро умру?
– Ничуть. Просто сейчас – самое подходящее для тебя как для мужчины время подумать о семье и детях. Куда тянуть? Ты же сам отлично прописал в своей «Женитьбе», что, как только мужчине стукнет сорок, всякое желание жениться, продолжать род и вообще быть социально полезным отпадает? Не с тем ли столкнулся твой Подколесин?
Гоголь смущенно опустил взгляд и улыбнулся в усы.
– Так, молодой человек, вижу, что творчество мое вы знаете весьма сносно. И кого же посватаете мне в подруги жизни?
– Конечно, господину писателю, превзошедшему меня по разуму и по возрасту, виднее, но вот моя сестра… кхм… – Виельгорский нарочито кашлянул в кулак. – Давеча слала вам привет и горячие объятия, сожалея, что по болезни не смогла вчера посетить бал у Волконской.
Упоминание имени сестры Виельгорского рождало у Гоголя едва ли не более теплые эмоции, чем разговоры о нем самом. Он горячо любил эту юную, чистую и прекрасную во всех отношениях девушку, и оттого, наверное, больше не хотел портить ее жизнь и судьбу своим в ней присутствием. В данном случае справедливо было сказать, что Гоголю и хотелось, и кололось.
– Она достойная, прекрасная, удивительная девушка…
– Ну так что ж?
– И именно потому я уверен, что я ей не пара. Луиза никогда не даст своего согласия на наш брак.
– Пустое! Маменька обожает тебя и все, что ты делаешь.
– Правнучка Бирона допустит брак дочери с безродным писакой?
– Это ты-то безродный?! – справедливо возмутился Иосиф. – Что слышу я?! С каких это пор потомки рода Яновских стали так критичны к себе?
– Да, но потомок славного имени оказался уродом, без которого, как известно, не обходится ни одна семья. Меня не жалуют при дворе, и ты как аншеф-адъютант Наследника это знаешь как никто другой…
– И это пустое. Я лично представлю тебя Наследнику, вы познакомитесь, сойдетесь, и уверяю – все эти недоговоренности как ветром сдует. Он значительно отличается от отца, он стоит на уровне прогрессивных идей и открыт для общества людей хороших и достойных.
– А я, по-твоему, хорош и достоин?
– Как по-моему, так ты просто ангел.
– Полно…
– Ну так что? Принимаешь мое приглашение завтра составить нам компанию за обедом?
– Коли так, то охотно.
– Хотя, впрочем, в выборе тебя никто не ограничивает. Кажется, вчера на балу была еще одна весомая претендентка на твое внимание или даже на что-то большее?
– О ком ты?
– О Хомяковой.
– Катя? Ну что ты, она ведь замужем, и мы просто друзья.
– Господин писатель все еще верит в сказки о дружбе между мужчиной и женщиной? Занятно. Хотя, впрочем, ты-то ей, быть может, и друг, а вот она смотрит на тебя совсем даже иначе.
– Ты заметил?
– Не заметит такой откровенности только слепой.
Екатерина Хомякова была сестрой поэта Николая Языкова, давнего друга Гоголя, и знала писателя едва ли не со своих детских лет. Фривольная и даже распутная юность поэта теперь дала всходы – он оказался сражен тяжелой болезнью, нейросифилисом, и часто бывал прикован к постели. Не обремененный обязательствами Гоголь чувствовал свою обязанность проводить с больным много времени – не меньше его проводила с ним сестра, Екатерина, жена писателя Хомякова. Во время этих встреч – тут Виельгорский был прав – Гоголь действительно стал ловить на себе взгляды этой прекрасной и даже роковой женщины, но никак не мог ответить на них взаимностью, считая ее действия ошибкой и не будучи не в силах переступить врожденную порядочность.
– Перестань, и слушать ничего не хочу.
– Значит, дело сделано, – удовлетворенно потер руками Иосиф. – На обед я тебя заманил, и поручение сестры можно считать исполненным?
Гоголь улыбнулся детской наивности и находчивости друга, приобнял его за плечи, и они продолжили шествие по мостовой, насквозь продуваемые невскими ветрами.
В доме же той, о которой приятели несколько минут назад говорили – Екатерины Хомяковой – в эти минуты происходил близкий по смыслу разговор, невольными героями которого стали оба.
Екатерина Хомякова
– Ах, Алексис, – говорила супругу Екатерина Михайловна, – как жаль, что твое нездоровье не позволило тебе вчера посетить бал у Волконской, это было что-то потрясающее!
Не желавшая до последнего вступать в свои права столичная весна сыграла с поэтом злую шутку – он простудился, и не принял участие в давешней светской вечеринке. Меж тем, простуда была очень легкой и практически совсем уже отступила, а причина его уклонения от бала крылась в его собственном нежелании посещать суаре и встречаться с его завсегдатаями. Не воспользоваться же сиюминутным недомоганием, чтобы оправдать свое отсутствие на балу, было бы для предпочитавшего тишину и покой поэта преступлением.
– И что же потрясающего ты видишь в подобных встречах?
– Ну главным образом людей, конечно. Вчера вот, например, Николя с Иосифом там встретились… Ах, Николя, он просто прекрасен! Устроил нечто вроде благотворительных чтений своего «Ревизора» в пользу бедных! Местные нувориши собрали неплохую кассу, так что он не лишний раз подчеркнул свою полезность и значимость для общества. И конечно, свой тонкий и блистательный ум. Ах, как все же замечательно прописаны в его бессмертной пьесе образы наших заворовавшихся чиновников и глупейших купцов! Ну кто еще…
– А с кем, ты говоришь, он был там? – прервал поток славословия Хомяков. – С Виельгорским?
– Да, Иосиф хоть и после болезни, а все же держался очень даже comme il faut.
– И чего они постоянно ходят вместе?
– Друзья. Удивительные, поистине замечательные друзья. Такого друга, коим Николенька является для Иосифа, можно пожелать всякому. Так всюду вместе и ходят – куда один, туда и другой плетется. Говорят, их сам черт связал веревочкой… – супруга поэта смеялась, но самому ему было не до смеха. Его давно беспокоило резко возросшее внимание жены к Гоголю, которое, хоть и объяснялось с ее стороны давним знакомством и дружеским расположением, что они питали друг к другу, по мнению поэта, уже давно переходило грани дозволенного. С другой стороны, в сложившейся ситуации он был отчасти виноват сам – именно его давешнее нежелание посетить дом Волконской спровоцировало бурю в стакане воды, которой было бы не избежать, если бы не классическое для сцены появление третьего лица.
Двери гостиной распахнулись, и на пороге появился брат Екатерины Михайловны, поэт Николай Языков, приятель Гоголя, ставший некогда поводом для их знакомства.
– Здравствуй, друг мой! Все ли ты здоров? Вчера на балу у Волконской, говорят, не было тебя? – сходу осведомился гость.
– Благодарю, Николай, здоров, – сухо отвечал Хомяков, будто бы обижавшийся на Языкова за то, что тот познакомил супругу с Гоголем. – А на балу меня не было потому только, что я терпеть не могу подобных мероприятий.
– Ну вот вам, – всплеснула руками Екатерина Михайловна. – Мне говорит одно, а на деле выходит своем другое. Как прикажешь тебя понимать?
– Полагаю, Катерине скучно было без тебя. Мог бы проявить немного такта, – едко поддел приятеля Языков.
– А мне кажется иначе. Там было кому ее развлекать.
– Кому же это?
– Гоголю, например. Кстати, а почему он не носит своей настоящей фамилии? Воля ваша, когда человек скрывает свое происхождение, то ему и впрямь есть, чего стыдиться или утаивать…
– Как знать, как знать, только вопрос не ко мне, – отмолчался Языков. – Что же до посторонних мужчин, то я не думаю, чтобы они сильно занимали голову очаровательной сестры моей, ты не прав.
– Полно вам о пустяках, господа, – увернулась Хомякова, понявшая, к чему клонится разговор. – Николенька, верно, зашел по приглашению к обеду, а мы его голодом морим. Дарья, подавай обед!..
Несколько минут спустя все трое сидели за роскошно сервированным обеденным столом. К столу были поданы домашнее вино, корюшка, русские щи, бараний бок с гречневой кашей, поросенок в сметане и хлеб. Вино несколько расслабило вдруг напрягшуюся обстановку, и Хомяков забылся относительно тех комплиментов, что отвешивала его супруга в адрес Гоголя, чем задевала его самолюбие. Ему даже стало как-то стыдно перед отсутствующим здесь писателем, и он попытался сгладить дерзость допущенных в его отношении мыслей комплиментом, который Языков наверняка передаст своему другу при первой встрече.
– Однако же, Гоголь прекрасный писатель, – вдруг некстати разразился он.
– С чего ты опять? – подняла глаза на него Екатерина.
– Сказал, как думал.
– Да, – убедившись в покойном настрое мужа, поспешила поддержать Хомякова супруга. – Это правда. А уж какой он великолепный чтец! Слышали бы вы, друзья мои, как славно вчера он читал «Ревизора». Что ни говори, а я считаю, что в писателе важно не только, как он пишет, а еще и как воспринимает это публика – а для этого он просто обязан быть хорошим чтецом, не так ли?! У него же все, за что бы он ни брался, получается просто великолепно. Скажи, Николенька?!
– Полно, по-моему, ты преувеличиваешь. Писатель он действительно прекрасный, но вовсе необязательно ему актерствовать! И промахов в жизни у него, как у всякого человека, случалось предостаточно, о чем я как его друг могу с уверенностью свидетельствовать. Да и тебе многое известно…
– Однако, лучше него нет среди наших современников словотворца, – не унималась Екатерина Михайловна. – С ним может сравниться разве что Пушкин, только он ушел от нас, а Николенька жив и дай ему Бог здравствовать вечно! – Сказав это, она осенила себя крестным знамением и посмотрела куда-то вдаль, как будто перед глазами ее была не стена, а даль с картины Репина. Такая откровенность вновь возвратила истощенный болезнью ум супруга ее к старым обидам, и бросилась в глаза ее брату.
– Ну полно. Ты уж вовсе говоришь о нем как о святом…
– Как знать, может, так оно и есть? Помнишь, когда Иосиф болел и почти умирал на вилле у Волконской, он буквально сутками не отходил от его постели, и одним своим присутствием фактически спас ему жизнь!
Языков рассмеялся:
– Жизнь ему спасла медицина, к которой Николай Васильевич, при всем моем безграничном к нему уважении не имеет отношения.
– Как тебе не стыдно, Николя?! Ведь он ухаживал и за тобой при обострениях твоего недуга…
Языков после таких слов насупился и продолжал:
– Я благодарен ему. А вот тебе следовало бы быть посдержаннее в словах относительно мужчин, тебе посторонних, в присутствии твоего законного супруга! Ты должна думать не только о себе и понимать, соответственно, что слова эти могут быть криво истолковано и даже могут обидеть слушателя. За такое в памятные времена на дуэлях стрелялись!
– Ну уж, пустяки, – демонстративно отмахнулась Хомякова от наставлений брата. – Кто избрал своей участью обижаться словами, как говорил Белинский, тот пусть обижается. А вообще это удел горничных…
– Ты права, – улыбнувшись, поддержал супругу Хомяков. – Да и потом, о какой причине для обид может идти речь, ежели Гоголя никто и ничто не интересует, кроме Виельгорского и ухаживаний за ним, которые не мне одному кажутся подозрительными и говорящими о наличии некоей тайны, которая, вполне возможно, и заставляет нашего общего друга скрывать свое истинное происхождение!
Буря в стакане воды все же разыгралась. Хомяков лукавил, когда говорил, что высказывания жены о Гоголе, до назойливости частые и всегда ванильные, не задевают его разума и чувств. Если бы все было так, как он сказал, то не следовало бы ему пускаться в подобные оскорбления. Сказанное произвело эффект разорвавшейся бомбы – присутствующие обомлели. Верно, Хомяков готовился к такому выпаду, потому как сказать такое в запале просто невозможно.
– Как… как ты смеешь?! – негодовала супруга. – Да за такие слова Николаю Васильевичу следовало бы бросить тебе перчатку!
– Полноте, сестрица, не горячись, – попытался урезонить сестру Языков. – Не только Алексей говорит о странных, мягко говоря, отношениях Гоголя с Виельгорским, об этом судачит вся столица. Ты и сама вчера видела, как они тяготеют друг к другу. О чем это еще может свидетельствовать?
– Кроме как о дружеских чувствах и симпатии в высшем смысле, какая свойственна людям утонченным и изысканным, ни о чем!
– Хотя, я лично был свидетелем жизненной драмы Гоголя, которая случилась с ним совсем недавно на почве любви его к одной особе, что проживала в Полтавской губернии. С его слов, разумеется, но мне точно известно, что чувства его к ней были в высшей степени, и потому кроме как слухами назвать то, что произнес Алексей, я не могу. Меж тем, обязуюсь скрывать услышанное втайне, дабы не рассорить пустяком добрых друзей своих! – улыбнулся Языков, вставая из-за стола и обнимая Хомякова за плечи.
– А я нет, – отбросила салфетку сестра. – При первой же встрече я расскажу Гоголю о низком предположении, сделанном моим мужем и достойным поэтом, никак не отвечающем высоким идеалам поэзии и вообще жизни в обществе! И пусть случай решит ваш спор.
Закончив фразу, она в расстроенных чувствах покинула обеденный зал. Языков пожал плечами и вполголоса произнес:
– Зря ты это, конечно.
– Да что мне до вашего Гоголя?! – вспылил было хозяин дома, но гость его остановил:
– Да разве в Гоголе дело?! Я вижу твое к нему отношение и не могу не знать, что к сестре моей ты испытываешь самую горячую любовь. Но зная ее нрав, спешу упредить тебя: такими высказываниями ты лишь отдалишься от объекта своего обожания, который так ревностно защищаешь от нападок того, кто вовсе ни сном, ни духом.
– Так уж и ни сном…
– Что ты имеешь в виду?
– Ты думаешь, почему я не пошел вчера на бал? Потому только, что знаю: Гоголь давно уже отвечает ей взаимностью. Как встретятся, так не отходят друг от друга ни на минуту! А моего присутствия и не замечают вовсе.
– Тогда вдвойне не пойму, почему было не пойти вчера к Волконской и не заявить ему прямо в лицо своей неудовольствие?!
– А к чему это приведет? Тогда станут видеться тайно, а из таких встреч, как правило, не выходит для замужних дам ничего хорошего. Пусть лучше уж как есть, а только лишний раз расстраивать свое здоровье мне не улыбается…
Сказанное Хомяковым насторожило его приятеля. Сложные отношения Гоголя с женщинами во многом объяснялись тайной его происхождения – той самой тайной, что скрывал он за псевдонимом, и которая была хорошо известна Языкову, состоявшему, как и Гоголь, в ряду членов секты «Мученики ада». У истоков ее стояло самое настоящее зло, имя которому было Вий …
…Недаром говорят, что мысль материальна. Стоило минуточкой доли Языкову обратиться мысленным взором своим к ужасающему всаднику, как вечером того же дня в далекой Полтавской губернии, в Сорочинском уезде, на вершине большой горы, названной в народе Диканькой, собралось много женщин. Все как одна одеты были во все белое и стояли вкруг разведенного в середине поляны, что венчала вершину горы, высокого костра. Непонятные темные словеса вырывались из уст их, а возле самого огневища пыталась вырваться из пут молодая девица с затянутым кляпом ртом. Ужас происходящего и осознание того, что далее с ней случится нечто еще более страшное, выбивал из нее последние остатки разума. Голоса женщин нарастали и обретали все большую силу, а костер взмывал и взмывал ввысь, так высоко, что, казалось, доставал до крон самых больших вековых деревьев, что росли здесь в большом количестве. Скоро ветки их стали хрустеть и ломаться – так не бывало даже при сильных порывах ветра. Словно стая медведей пробиралась из чащи леса на поляну, влекомая зовом непонятных славословий.
Наконец перед глазами обезумевшей от страха девицы предстал он. Огромная черная лошадь, как будто огнедышащая, с красными сверкающими глазами, несла на спине своей огромного, нечеловеческого роста всадника. Одет он был в древние латы, исписанные на латыни, из-под которых виднелась белая плащаница – подобие той, что носили во времена Пилата Понтийского. На голове его был башлык такой же кипельно белой материи, из-под которого совсем не видно было его лица. Наверное, оно и к лучшему – ведь встреться человеком лицом к лицу со своей смертью, с абсолютным вселенским злом, то можно сразу отдать Богу душу. А душа девицы в тот вечер нужна была всаднику.
Рука его – а вернее, кость с ошметками кровоточащего мяса, – сжимала в руке гнутый сатанинский ятаган, какие носили турецкие янычары да ляхи, чьи нашествия навсегда запомнит Полтавщина. Замерли голоса, когда он вознес его над трепыхавшейся в последних отчаянных попытках освободиться дворовой девкой, а потом резко обрушил на нее, разрубая невинное тело пополам. Кровь ее стекла по проделанному в лежаке – большой, грубо обтесанной доске – желобу в стальной сосуд, что стоял неподалеку. Дождавшись, когда части тела посинеют, оставшись без живительной влаги, всадник взвалит убитую в седло и унесется с бешеной скоростью туда, откуда только что пришел – в самую пучину ада.
Гоголь Н. В. Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. М., Искатель, 2016 г. – 112 с. – ISBN: 978-5-00061-166-1
Подробнее об этом – в романе братьев Швальнеров «Гоголь. Вий. Не выходи из круга». Екб, ООО «Издательские решения», 2018 г. – 270 с. – ISBN 978-5-4490-7909-1
Николай Васильевич Гоголь
Шумит, гремит конец Киева: есаул Горобець празднует свадьбу своего сына. Наехало много людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенько поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться. Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином. Приехал и названый брат есаула, Данило Бурульбаш, с другого берега Днепра, где, промеж двумя горами, был его хутор, с молодою женою Катериною и с годовым сыном. Дивилися гости белому лицу пани Катерины, черным, как немецкий бархат, бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными подковами; но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец. Всего только год жил он на Заднепровье, а двадцать один пропадал без вести и воротился к дочке своей, когда уже та вышла замуж и родила сына. Он, верно, много нарассказал бы дивного. Да как и не рассказать, бывши так долго в чужой земле! Там все не так: и люди не те, и церквей Христовых нет… Но он не приехал.
Гостям поднесли варенуху с изюмом и сливами и на немалом блюде коровай. Музыканты принялись за исподку его, спеченную вместе с деньгами, и, на время притихнув, положили возле себя цимбалы, скрыпки и бубны. Между тем молодицы и дивчата, утершись шитыми платками, выступали снова из рядов своих; а парубки, схватившись в боки, гордо озираясь на стороны, готовы были понестись им навстречу, - как старый есаул вынес две иконы благословить молодых. Те иконы достались ему от честного схимника, старца Варфоломея. Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме. Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву… как вдруг закричали, перепугавшись, игравшие на земле дети; а вслед за ними попятился народ, и все показывали со страхом пальцами на стоявшего посреди их козака. Кто он таков - никто не знал. Но уже он протанцевал на славу козачка и уже успел насмешить обступившую его толпу. Когда же есаул поднял иконы, вдруг все лицо его переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих, запрыгали зеленые очи, губы засинели, подбородок задрожал и заострился, как копье, изо рта выбежал клык, из-за головы поднялся горб, и стал козак - старик.
Это он! это он! - кричали в толпе, тесно прижимаясь друг к другу.
Колдун показался снова! - кричали матери, хватая на руки детей своих.
Величаво и сановито выступил вперед есаул и сказал громким голосом, выставив против него иконы:
Пропади, образ сатаны, тут тебе нет места! - И, зашипев и щелкнув, как волк, зубами, пропал чудный старик.
Пошли, пошли и зашумели, как море в непогоду, толки и речи между народом.
Что это за колдун? - спрашивали молодые и небывалые люди.
Беда будет! - говорили старые, крутя головами.
И везде, по всему широкому подворью есаула, стали собираться в кучки и слушать истории про чудного колдуна. Но все почти говорили разно, и наверно никто не мог рассказать про него.
На двор выкатили бочку меду и не мало поставили ведер грецкого вина. Все повеселело снова. Музыканты грянули; дивчата, молодицы, лихое козачество в ярких жупанах понеслись. Девяностолетнее и столетнее старье, подгуляв, пустилось и себе приплясывать, поминая недаром пропавшие годы. Пировали до поздней ночи, и пировали так, как теперь уже не пируют. Стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула на широком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под лавками, на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая голова, там и лежит и храпит на весь Киев.
Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорого́ю и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла еще далее в чащу сосен.
Посереди Днепра плыл дуб. Сидят впереди два хлопца; черные козацкие шапки набекрень, и под веслами, как будто от огнива огонь, летят брызги во все стороны.
Отчего не поют козаки? Не говорят ни о том, как уже ходят по Украйне ксендзы и перекрещивают козацкий народ в католиков; ни о том, как два дни билась при Соленом озере орда. Как им петь, как говорить про лихие дела: пан их Данило призадумался, и рукав кармазинного жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колышет дитя и не сводит с него очей, а на незастланную полотном нарядную сукню серою пылью валится вода.
Даниил Бурульбаш приехал из хутора в Киев на свадьбу. Вдруг один из казаков обернулся на какое басурманская чудовище.
— Колдун, колдун … — Зашумели все.
А когда на лодке по Днепру поплыли, страшное зрелище вдруг увидели казаки: мертвецы поднимаются из могил.
Как услышала о колдуна Екатерина, жена Даниила, начали ей сниться странные сны: словно отец есть тот самый колдун. И требует он от нее, чтобы она его полюбила, а от мужа отказалась.
Отец Катерины действительно странный человек по мнению казаков: водки не пьет, свинины не ест, всегда хмурый. Они с Даниилом даже подрались — сначала на саблях, а затем раздались выстрелы. Даниила были ранены. Екатерина, заклиная маленьким сыном, помирила отца с мужем.
Но Даниил, начал следить за стариком. И зря. Он увидел, как тот ночью ушел из дома, превратился в чудовище в бусурманского яркой одежде. Колдун вызвал душу Екатерины. Возраст требовал от нее любовь, но душа была непреклонна.
Даниил засадил колдуна в подвал за решетку. Не только за колдовство, а за то, что он замышлял плохое против Украины.
Екатерина отреклась отца. Коварный колдун уговаривает дочь отпустить его. Он клянется, что станет монахом, который будет жить по законам Божьим.
Послушала Екатерина отца, открыла дверь, он сбежал и снова начал творить зло. Даниил не догадался, кто освободил колдуна. Но охватили казака нехорошие предчувствия скорой смерти, завещал он жене следить за сыном и отправился в жестокую драку с ляхами. Там и погиб. И будто кто в бусурманского одежде со страшным лицом убил его …
Екатерина после гибели мужа с ума, распустила косы, танцевала полуодетая, то пела. К хутору приехал человек, который начал рассказывать казакам, воевавшим вместе с Даниилом и был его лучшим другом. Еще говорил, мол, Бурульбаш заповедал: если погибнет, пусть друг возьмет его вдову в жены. Услышав эти слова, Екатерина закричала: «Это отец! Это мой отец-колдун! Мнимый друг обернулся басурманскую чудовище, выхватил нож и зарезал сумасшедшую Екатерину. Отец зарезал дочь!
Не имел колдун после того страшного поступка покоя, скакал он конем Карпатскими горами, встретил святого схимника — и убил его. Как нечто грызло того проклятого, ад и разрывало, он уже не знал, что его заставляет двигаться. Но вот на вершине горы увидел неистовый беглец огромного всадника. Всадник то подхватил грешника своей могучей десницей и задавил. И уже мертв мертвыми глазами увидел колдун страшное зрелище: множество мертвецов, похожих лицами на него. И стали они его грызть. А один был так велик, что только пошевелился — и произошло в Карпатах землетрясение.
А почему все это произошло? Об этом сочинил песню старый бандурист. Когда два товАриша, Иван и Петр, воевали с турками, Иван взял в плен турецкого пашу. Король Стефан наградил Ивана. Тот отдал половину награды Петру, который начал завидовать и решил отомстить. Он столкнул Ивана вместе с конем и маленьким сыном в пропасть.
На Божьем суде потребовал Иван, чтобы все потомки Петра не знали на земле счастье, а последний в роду оказался худшим, вором. Таким вором, чтобы все мертвецы после смерти грешника грызли его, а Петр был бы таким большим, что грыз бы от ярости самого себя.
Так и произошло.
А Иван обернулся странным рыцарем-наездником, сидящего на вершине Карпат и смотрит на свою страшную месть.
В 1831 году написал повесть «Страшная месть» Гоголь. Краткое содержание произведения приведено в данной статье. Это творение знаменитого автора входит в сборник его рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки». Читая это произведение, можно отметить, что в нем много общего с сюжетом мистической повести Гоголя «Вий»: ключевые фигуры рассказов - сказочные существа из древних народных легенд.
Н.В. Гоголь. «Страшная месть» (краткое содержание). Вступление
Есаул Горобец праздновал в Киеве свадьбу сына. На ней было много гостей. В числе приезжих был названный брат его Данила Бурульбаш со своей красавицей женой Катериной, которая считалась круглой сиротой. Мать ее умерла, а отец пропал. Когда вынесли из дома чудотворные иконы, чтобы благословить молодых, выяснилось, что среди гостей есть колдун. Он выдал себя тем, что устрашился святых образов и исчез.
Н.В. Гоголь. «Страшная месть» (краткое содержание). Развитие событий
После свадьбы возвращался Данила с молодой женой домой. В народе говорили, что отец его Катерины - злой колдун, продавший душу дьяволу. Недавно он объявился в их семье. Молодцу тесть его не понравился, между ними часто вспыхивали ссоры. По хутору ходили слухи, что как только отец Катерины объявился, здесь стали происходить странные вещи: то кресты на кладбище качаются, то мертвецы встают из могил, что слышатся их стоны в полночь. Недалеко от селения стоял родовой замок колдуна, где он некогда жил. Любопытство взяло Данилу, и он решил сходить в это логово дьявола, чтобы своими глазами увидеть то, что там творится. Вечером, забравшись на высокий дуб, видит молодец, что в горит свет, что входит туда его тесть и начинает ворожить. Колдун меняется в обличии и вызывает душу дочери Катерины, уговаривая ее полюбить его. Увидев все это, Данила возвращается домой и рассказывает обо всем Катерине. Та, в свою очередь, отрекается от отца. Утром зять обвиняет своего свекра в дружбе с ляхами, которые напали на его Родину, но не в колдовстве. За это отца Катерины сажают в темницу. Его ждет Он просит дочь простить его и выпустить на волю. Катерина. Сжалившись над отцом, открывает решетки и выпускает колдуна на свободу. А тем временем Данила отправляется на войну с ляхами и погибает там. Настигла его пуля колдуна. Безутешна Катерина, узнавшая о смерти мужа. Она страшно переживает за жизнь маленького сына. Но и его погубил злой колдун, наслав злые чары. Проснувшись среди ночи, женщина находит ребенка в своей кровати мертвым.
От горя она С тех пор жители хутора стали видеть видение, как будто среди Карпатских гор скачет исполинский всадник на вороном коне. Глаза богатыря закрыты, в руках он держит младенца. А бедная Катерина ищет отца, чтобы убить его за все несчастия, которые он ей причинил. Однажды ей является странник, который уговаривает ее стать его женой. В нем она узнает колдуна и бросается на него с ножом. Но отец успевает убить свою дочь.
Н.В. Гоголь «Страшная месть» (краткое содержание). Концовка
Колдун бежит из этих мест, где появилось видение с всадником. Он явно знает, кто и зачем он здесь объявился. Старик бежит к старому схимнику, чтобы отмолить свои грехи. Но тот отказывается это делать, и колдун его убивает. Теперь, куда бы направился этот сын дьявола, дорога приводит его к Карпатам, где ждет его всадник с младенцем. Никуда не скрыться ему от этого исполина. Открыл очи всадник и засмеялся. Умер в тот час колдун и провалился в пропасть, где мертвецы вонзили в него свои зубы, чтобы он мучился. Заканчивается эта быль старины песней, которую исполняет старец-бандурист в городе Глухове. В ней рассказывается история о двух братьях Петре и Иване. Иван некогда отличился на войне, за что его щедро наградили. Несмотря на то, что он поделился с братом, Петр позавидовал ему и решил убить его. Он столкнул Ивана с маленьким сыном в пропасть, а добро его забрал себе.
Когда добрый брат оказался в Царствии Небесном, Бог позволил его душе выбрать наказание для его убийцы. Иван проклял все потомство кровного родственника и предрек ему, что последний из его рода будет ужасным злодеем. Душа погибшего явится с того света и низвергнет страшного грешника в пропасть, где его будут грызть все мертвые предки его. Захочет Петр отомстить брату, но не сможет с земли подняться. Удивился Господь такому страшному наказанию, но повелел, чтобы так было.
Вот так закрутил сюжет Гоголь. «Страшная месть» (краткое содержание повести приведено в этой статье) - это одно из менее популярных произведений мастера. Оно не изучается в школе на уроках литературы. Но для нас данная повесть представляет фольклорный интерес. Она основана на реальных древних народных преданиях. Не зря в первом издании произведение было снабжено подзаголовком «Старинная быль». Именно так охарактеризовал его Н. В Гоголь. «Страшная месть» - это рассказ, написанный более полутора веков назад. Но и сейчас мы с трепетом и интересом его читаем.
