Философская лирика Ф. И. Тютчева. О философской лирике тютчева

* * *

Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.

Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить?
День пережит - и слава Богу!

1850?

Silentium! *

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи,-
Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью - и молчи!..

* Молчание! (лат.).
<1829>, начало 1830-х годов

Близнецы

Есть близнецы - для земнородных
Два божества,- то Смерть и Сон,
Как брат с сестрою дивно сходных -
Она угрюмей, кротче он...

Но есть других два близнеца -
И в мире нет четы прекрасней,
И обаянья нет ужасней
Ей предающего сердца...

Союз их кровный, не случайный,
И только в роковые дни
Своей неразрешимой тайной
Обворожают нас они.

И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений -
Самоубийство и Любовь!

<1852>

* * *

Так, в жизни есть мгновения -
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.

Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
И птицы лишь небесные
Беседуют со мной.

Все пошлое и ложное
Ушло так далеко,
Все мило-невозможное
Так близко и легко.

И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я -
О время, погоди!

1855 (?)

* * *

Не всё душе болезненное снится:
Пришла весна - и небо прояснится.

* * *

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

* * *

Две силы есть - две роковые силы,
Всю жизнь свою у них мы под рукой,
От колыбельных дней и до могилы,-
Одна есть Смерть, другая - Суд людской.

И та и тот равно неотразимы,
И безответственны и тот и та,
Пощады нет, протесты нетерпимы,
Их приговор смыкает всем уста...

Но Смерть честней - чужда лицеприятью,
Не тронута ничем, не смущена,
Смиренную иль ропщущую братью -
Своей косой равняет всех она.

И горе ей - увы, двойное горе,-
Той гордой силе, гордо-молодой,
Вступающей с решимостью во взоре,
С улыбкой на устах - в неравный бой.

Когда она, при роковом сознанье
Всех прав своих, с отвагой красоты,
Бестрепетно, в каком-то обаяньи
Идет сама навстречу клеветы,

Личиною чела не прикрывает,
И не дает принизиться челу,
И с кудрей молодых, как пыль, свевает
Угрозы, брань и страстную хулу,-

Да, горе ей - и чем простосердечней,
Тем кажется виновнее она...
Таков уж свет: он там бесчеловечней,
Где человечно-искренней вина.

Март 1869

* * *

Какое дикое ущелье!
Ко мне навстречу ключ бежит -
Он в дол спешит на новоселье...
Я лезу вверх, где ель стоит.

<1836>

* * *

Не знаешь, что лестней для мудрости людской:
Иль вавилонский столп немецкого единства,
Или французского бесчинства
Республиканский хитрый строй.

1848

Проблеск

Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы легкий звон,
Когда полуночь, ненароком,
Дремавших струн встревожит сон?..

То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг...
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!

Дыханье каждое Зефира
Взрывает скорбь в ее струнах...
Ты скажешь: ангельская лира
Грустит, в пыли, по небесах!

О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.

Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло!

Но, ах! не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем,-
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.

Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон,-

И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.

<1825>

Бессонница

Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!

Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?

Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг -
И мы, в борьбе, природой целой
Покинуты на нас самих.

И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали...

И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!

Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуночный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!

<1829>

Последний катаклизм

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!

<1829>

* * *

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вы зрите лист и цвет на древе:
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чуждых сил?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми, коль может,
Органа жизнь глухонемой!
Души его, ах! не встревожит
И голос матери самой!..

<1836>

* * *

Душа моя - Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных.

Душа моя, Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?..

<1836>

* * *

Когда в кругу убийственных забот
Нам все мерзит - и жизнь, как камней груда,
Лежит на нас,- вдруг, знает Бог откуда,
Нам на душу отрадное дохнет,

Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет.
Так иногда, осеннею порой,
Когда поля уж пусты, рощи голы,

Бледнее небо, пасмурнее долы,
Вдруг ветр подует, теплый и сырой,
Опавший лист погонит пред собою
И душу нам обдаст как бы весною...

Море и утёс

И бунтует, и клокочет,
Хлещет, свищет, и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот...
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила -
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?
Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой,-
Но, спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
И, озлобленные боем,
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но, о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И клубится мутной пеной
Обессиленный порыв...
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час-другой -
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой...
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она -
И без вою, и без бою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна...

1848

* * *

Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный,
Как золотой покров, она свила,
Покров, накинутый над бездной.

И, как виденье, внешний мир ушел...
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он -
Упразднен ум, и мысль осиротела -
В душе своей, как в бездне, погружен,
И нет извне опоры, ни предела...

И чудится давно минувшим сном
Ему теперь всё светлое, живое...
И в чуждом, неразгаданном ночном
Он узнает наследье родовое.

* * *

Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает
И огнь сокрытый и глухой
Слова и строки пожирает -

Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..

О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле -
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы - и погас!

<1829>, начало 1830-х годов

Одиночество

(Из A.Ламартина)

Как часто, бросив взор с утесистой вершины,
Сажусь задумчивый в тени древес густой,
И развиваются передо мной
Разнообразные вечерние картины!

По темной зелени дерев
Зари последний луч еще приметно бродит,
Луна медлительно с полуночи восходит
На колеснице облаков,

И с колокольни одинокой
Разнесся благовест протяжный и глухой;
Прохожий слушает,- и колокол далекий
С последним шумом дня сливает голос свой.

Прекрасен мир! Но восхищенью
В иссохшем сердце места нет!..
По чуждой мне земле скитаюсь сирой тенью,
И мертвого согреть бессилен солнца свет.

С холма на холм скользит мой взор унылый
И гаснет медленно в ужасной пустоте;
Но, ах, где встречу то, что б взор остановило?
И счастья нет, при всей природы красоте!..

И вы, мои поля, и рощи, и долины,
Вы мертвы! И от вас дух жизни улетел!
И что мне в вас теперь, бездушные картины!..
Нет в мире одного - и мир весь опустел.

Встает ли день, нощные ль сходят тени,-
И мрак и свет противны мне...
Моя судьба не знает изменений -
И горесть вечная в душевной глубине!

Но долго ль страннику томиться в заточенье.
Когда на лучший мир покину дольный прах,
Тот мир, где нет сирот, где вере исполненье,
Где солнцы истинны в нетленных небесах?..

Как светло сонмы звезд пылают надо мною,
Живые мысли Божества!
Какая ночь сгустилась над землею,
И как земля, в виду небес, мертва!..

Встает гроза, и вихрь, и лист крутят пустынный!
И мне, и мне, как мертвому листу,
Пора из жизненной долины,-
Умчите ж, бурные, умчите сироту!..

Между 1820 и первой половиной марта 1822; <1823>

В деревне

Что за отчаянные крики,
И гам, и трепетанье крыл?
Кто этот гвалт безумно дикий
Так неуместно возбудил?

Ручных гусей и уток стая
Вдруг одичала и летит.
Летит - куда, сама не зная,
И как шальная голосит.

Какой внезапною тревогой
Звучат все эти голоса!
Не пес, а бес четвероногий,
Бес, обернувшийся во пса,

В порыве буйства, для забавы,
Самоуверенный нахал,
Смутил покой их величавый
И их размыкал, разогнал!

И словно сам он, вслед за ними,
Для довершения обид,
С своими нервами стальными,
На воздух взвившись, полетит!

Какой же смысл в движенье этом?
Зачем вся эта трата сил?
Зачем испуг таким полетом
Гусей и уток окрылил?

Да, тут есть цель! В ленивом стаде
Замечен страшный был застой,
И нужен стал, прогресса ради,
Внезапный натиск роковой.

И вот благое провиденье
С цепи спустило сорванца,
Чтоб крыл своих предназначенье
Не позабыть им до конца.

Так современных проявлений
Смысл иногда и бестолков,-
Но тот же современный гений
Всегда их выяснить готов.

Иной, ты скажешь, просто лает,
А он свершает высший долг -
Он, осмысляя, развивает
Утиный и гусиный толк.

* * *
Est in arundineis modulatio musica ripis*

Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе,-
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.

Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?

* Есть музыкальная стройность
в прибрежных тростниках (лат.)
11 мая 1865

Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,-

Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;

От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;

Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,-
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.

Начало сентября 1866

1856

Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов...

Еще нам далеко до цели,
Гроза ревет, гроза растет,-
И вот - в железной колыбели,
В громах родится Новый год...

Черты его ужасно строги,
Кровь на руках и на челе...
Но не одни войны тревоги
Принес он людям на земле.

Не просто будет он воитель,
Но исполнитель божьих кар,-
Он совершит, как поздний мститель,
Давно задуманный удар...

Для битв он послан и расправы,
С собой принес он два меча:
Один - сражений меч кровавый,
Другой - секиру палача.

Но для кого?.. Одна ли выя,
Народ ли целый обречен?..
Слова неясны роковые,
И смутен замогильный сон...

Так тяжко на груди,
И сердце изнывает,
И тьма лишь впереди;
Без сил и без движенья,
Мы так удручены,
Что даже утешенья
Друзей нам не смешны,-
Вдруг солнца луч приветный
Войдет украдкой к нам
И брызнет огнецветной
Струею по стенам;
И с тверди благосклонной,
С лазуревых высот
Вдруг воздух благовонный
В окно на нас пахнет...
Уроков и советов
Они нам не несут,
И от судьбы наветов
Они нас не спасут.
Но силу их мы чуем,
Их слышим благодать,
И меньше мы тоскуем,
И легче нам дышать...
Так мило-благодатна,
Воздушна и светла,
Душе моей стократно
Любовь твоя была.

[ИЗ МИКЕЛАНДЖЕЛО]

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.

От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят,- и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих - лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

Всесилен я и вместе слаб,
Властитель я и вместе раб,
Добро иль зло творю - о том не рассуждаю,
Я много отдаю, но мало получаю,
И в имя же свое собой повелеваю,
И если бить хочу кого,
То бью себя я самого.

1810-е годы

Как птичка, раннею зарей
Мир, пробудившись, встрепенулся...
Ах, лишь одной главы моей
Сон благодатный не коснулся!
Хоть свежесть утренняя веет
В моих всклокоченных власах,
На мне, я чую, тяготеет
Вчерашний зной, вчерашний прах!..
О, как пронзительны и дики,
Как ненавистны для меня
Сей шум, движенье, говор, крики
Младого, пламенного дня!..
О, как лучи его багровы,
Как жгут они мои глаза!..
О ночь, ночь, где твои покровы,
Твой тихий сумрак и роса!..
Обломки старых поколений,
Вы, пережившие свой век!
Как ваших жалоб, ваших пеней
Неправый праведен упрек!..
Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!..

Веленью высшему покорны,
У мысли стоя на часах,
Не очень были мы задорны,
Хоть и со штуцером в руках.
Мы им владели неохотно,
Грозили редко - и скорей
Не арестантский, а почетный
Держали караул при ней.

Сижу задумчив и один,
На потухающий камин
Сквозь слез гляжу...
С тоскою мыслю о былом
И слов в унынии моем
Не нахожу.
Былое - было ли когда?
Что ныне - будет ли всегда?..
Оно пройдет -
Пройдет оно, как всё прошло,
И канет в темное жерло
За годом год.
За годом год, за веком век...
Что ж негодует человек,
Сей злак земной!..
Он быстро, быстро вянет - так,
Но с новым летом новый злак
И лист иной.
И снова будет всё, что есть,
И снова розы будут цвесть,
И терны тож...
Но ты, мой бедный, бледный цвет,
Тебе уж возрожденья нет,
Не расцветешь!
Ты сорван был моей рукой,
С каким блаженством и тоской,
То знает бог!..
Останься ж на груди моей,
Пока любви не замер в ней
Последний вздох.

Особое место в стихах Тютчева занимают философские размышления о человеке в мире. Поэт принёс в отечественную поэзию свежую тему слитности личности с круговращением в природе, с противоборством в ней тьмы и света. Человек в представлении Тютчева является частицей природы, он «вписан в неё», растворен в ней и вбирает её в себя. Если, например, у Лермонтова в стихотворении «Выхожу один я на дорогу...» личность показана беспредельно одинокой и существующей сама по себе, тогда как природа, космос, звезды живут сами по себе («звезда с звездою говорит»), то у Тютчева эти миры оказываются сращенными и нерасторжимыми. Дивный мир со своим разнообразием «лежит, развитый» перед человеком, «ему отверста вся земля», «он видит всё и славит Бога», потому что слит с этим природным миром нераздельно («Странник»). Многие стихи Тютчева построены так, что пейзажная зарисовка незаметно переходит в раздумья о человеке, а изображение личности даётся в связи с воссозданием ландшафта или природных явлений.

Таково стихотворение «Вчера, в мечтах обвороженных... » (1836). Казалось бы, поэт намерен здесь проследить постепенную смену вечера ночью, а последней — ранним рассветом. Поздний луч месяца навевает земной сон, нахмуренные тени плавно переходят в ночной мрак, а тьма постепенно рассеивается тихими струями утреннего сияния. Чтобы ярче раскрыть этот процесс перехода от мглы к темноте и последующему рассвету, поэт удачно использует тавтологию («тень нахмурилась темней»), сложные прилагательные («темно-озаренных»), редкие составные наречия («дымно-легко», «мглисто-лилейно»), передающие переходные состояния и смешения тьмы и света; обилие глагольных форм («пробежало», «ухватясь», «извиваясь», «взобралось»), раскрывающих динамику появления лучей и световых рефлексов; частые повторы слов «вот» (им начинаются пять стихов) и «вдруг» (эта анафора открывает две строки) и, наконец, вводит неопределенное местоимение «что-то», становящееся выражением загадочного одушевленного субъекта действия. Однако весь этот процесс и все эти художественные средства даны в связи с изображением спящей женщины. Это на неё падает последний луч месяца, вкруг неё «утихло молчанье», её сонный локон смутно видится во мраке; это за её одеяло ухватилось таинственное «что-то», а потом стало извиваться на её ложе. Наконец, солнечный луч «животворным сияньем» касается лица и груди и раскрывает чудесный шелк ресниц. Так человек оказывается в центре всех названных природных явлений, которые интересны поэту постольку, поскольку раскрывают красоту, молодость и освеженные силы просыпающейся женщины. Здесь картинное и пластичное изображение, достигнутое художником слова, соединилось с размышлением о месте человека в одушевленном Божьем мире.

Но сам человек, как его изображает Тютчев, соединяет в себе разительные противоречия: он раб — и властелин, силен и слаб, мятежен и терпелив, могуществен и хрупок, смирен и исполнен тревог. Чтобы передать эти полярные начала (антиномии), поэт использует в применении к личности известную формулу Паскаля «мыслящий тростник», показывает, как «могучий вихрь людей метёт» или «Судьба, как вихрь, людей метёт» («Из края в край, из града в град...»), передаёт трагическое существование человека перед ночной бездной:

И человек, как сирота бездомный,

Стоит теперь и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной.

(«Святая ночь на небосклон взошла...», 1848—1850)

Человек трагичен своим обособлением от себе подобных, властью страстей над ним, краткосрочностью своего существования. Бренности человеческой жизни поэт противопоставляет вечность и беспредельность мира («И гроб опущен уж в могилу...»). Могила раскрыта, в неё опущены останки человека, звучит речь о грехопаденье:

А небо так нетленно-чисто,

Так беспредельно над землёй.

Философская мысль о драматизме существования личности заключена и в стихотворении « Silentium » (1830). Первая и третья строфы этой трехчастной композиции сопоставляют духовную жизнь человека, его чувства и мечты, его «таинственно-волшебные» думы с внешним миром, с его наружным шумом, обманчивыми дневными лучами и подлинной в своей истинности звездной ночью. Выношенной мудрости этих крайних строф соответствует их наставительная, поучительная и повелительная интонация: сохраняя свою отъединенность от других, любуйся красотой мироздания, внимай пенью дневных лучей и сиянью ночных звезд. Этим самым будет установлена необходимая и желанная, связь с внешним миром. Вторая, срединная строфа носит характер исповедальный.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живешь?

Это жалоба человека на его обособленность от других, на его одиночество в людском сообществе, где «мысль изреченная есть ложь», где слово не может объединить людей, жалоба на замкнутость духовного мира, в силу чего личность обречена на свою немоту. Горечь лирического героя получает форму вопросов, которые следуют один за другим, а затем форму скорбного афоризма. Но в этой же строфе звучит и мощная мысль о напряженности и богатстве духовной жизни человека, богатстве, равном целому миру, которое нужно не растерять. Сокровенные думы свои важно не измельчить, не «возмутить», как можно замутить природные ключи, бьющие из-под земли. Размышления поэта согреты его волнением, которое особенно чувствуется в настойчивом повторении повелительного «молчи» (им заканчивается каждая строфа) и в пятом стихе, где четырехстопный ямб неожиданно ломается и переходит в трехстопный амфибрахий. Поэт развивает мотив «невыразимого», присущий Жуковскому, и доводит его дологического завершения, до требовательного наставления. Чтобы придать особую весомость и масштабность этой композиции поэт даёт ей необычное, заимствованное из средневековых дидактик латинское название, усиливая его восклицанием: « Silentium !».

«Мысль чувствующая и живая» (И. С. Аксаков) пульсирует и в другом философском стихотворении поэта — «Фонтан » (1836). Это стихотворение середины 30-х годов было послано из Мюнхена другу поэта — И. С. Гагарину и как будто обращено к нему. Оно начинается со слова «смотри». Такое приглашение глядеть, рассматривать и любоваться здесь не случайно: начало стихотворения посвящено описанию фонтана, увиденного поэтом в одном из городов Европы. Описание это для Тютчева необычно: оно основано не на мгновенном впечатлении, а на длительном всматривании в явление, на созерцании его. Поэт следит за сменой освещения, окраски, за особенностями движения водяной струи. Наблюдения Тютчева очень метки, и это отражается в слове: фонтан напоминает живое облако. Затем следует новое уподобление «влажному дыму». Солнце пронизывает это облако, а потому оно становится «огнецветным» и неожиданно само начинает походить на светлый луч. Но одновременно поэт приглашает не только глядеть, созерцать, но и размышлять.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной —

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.

Здесь содержится глубокий по мысли, философский мотив, переданный последней из приведенных строк: «ниспасть... осуждён». Значит, речь идёт не только о красоте фонтана, но и о каких-то законах, которые им управляют. Одновременно приоткрывается другой, скрытый, но возможный смысл строк — размышление о человеке, куда-то стремящемся, возносящемся — то ли к карьере, то ли к богатству, то ли к власти, и трагически забывающем, что за его лихорадочной деятельностью, усилиями, суетой стоит нечто, его роковым образом поджидающее. Поэтому он должен всегда помнить не только о суетном, но и о великом, чтобы не пропустить самой жизни. Однако может быть устремление ввысь и другого рода — к творческим достижениям таланта, взмывающего «лучом к небу», и горестно, когда он достигает «высоты заветной», но в этот миг его путь трагически обрывается. Так было с Пушкиным, Лермонтовым, Белинским, Веневитиновым...

Мысль о гибели как бы подхватывается первым знаменательным словом второй строфы: «О смертной мысли водомёт...» Но слово «фонтан» заменяется его синонимом «водомёт». Это признак того, что речь пойдет о том же и одновременно о чем-то ином. Жизнь фонтана сопоставляется с биением человеческой мысли.

И хотя в начале второй строфы нет характерных для сравнения слов типа «словно», «подобно», «как», но параллелизм неназойливо возникает. Водомёт соотносится с величием разума, неустанного познания, мятежной человеческой мыслью. Подобно фонтану, эта мысль тоже жадно стремится к небу. Возвышенная тема вызывает к жизни «высокие» слова, которых так много в этой строфе: «стремит», «водомёт», «мятет», «длань», «преломляя», «свергает». А рядом несколько книжных выражений: «неистощимый», «непостижимый», «незримо-роковая». Возникает внутренняя перекличка глагола «мятет» и корня — «мёт» — в слове «водомёт», которые передают это устремление мысли вверх. Однако возникает и другой мотив: и для мысли существует «длань незримо-роковая». Есть предел человеческому познанию мира, роковая его ограниченность, его очевидная стесненность и слабость. Скептическая эта мысль остра и смела, она перекликается с суждением Канта о границах человеческого разума, лишенного возможности проникать в суть явлений, познавать «вещи в себе». Выходит, что не только слово (« silentium »), но и мысль страдает своей «неизреченностью». Возможно, здесь есть и другое соображение: философская мысль не должна слишком отрываться от жизни, от начала земного, иначе она станет пустой игрой ума. Так, во всяком случае, эти строки Тютчева прочитываются сегодня.

Строка «какой закон непостижимый» приоткрывает ещё один скрытый план стихотворения. Поэт размышляет и об общих законах жизни. Такая тема была характерна для предшественника Тютчева — Пушкина. Вспоминаются «Вновь я посетил...», «Элегия», ранняя его «Телега жизни», мысли о судьбе земли и людей в стихотворении «К морю». Ясно, что речь идёт не столько о физическом устройстве водомёта, сколько о жизненных законах, управляющих всем на земле, о прогрессе, его границах и противоречиях. Не случайно литературовед Н. Я. Берковский писал, что в этом стихотворении поставлена тема «Фауста», а значит речь идет о познании мира, об остановленном прекрасном мгновении, о пределах цивилизации, буржуазной культуры. Так Тютчев пришел к темам всемирного звучания.

Размышляя об окружающем человека мире, Тютчев часто обращается к теме времени, истолковывая это понятие чрезвычайно многообразно. Поэт убежден, что «времени поток бежит неумолимо». Он лишь на миг соединяет людей, чтобы затем разлучить их навсегда («Устали мы в пути...»). Тютчев много думает о прошлом и настоящем, о памяти, которая соединяет эти категории времени. Но особенно устойчивы в лирике поэта образы дня и ночи и размышления об этих явлениях.

В стихотворении «День и ночь » (1839) день осмысляется как «блистательный покров», светлый и златотканный, скрывающий безымянную бездну мира. Он вносит известное оживление для рожденных на земле, даже исцеление болящей души, но это только оболочка, обволакивающая зияющий провал. Напротив, ночь примечательна тем, что отбрасывает «ткань благодатного покрова», и тогда открывается до времени скрытая бездна «с своими страхами и мглами». Резкую противопоставленность этих форм времени отражает двухчастная композиция стихотворения, его две строфы, соединенные противительным «но». В философской медитации (размышлении) «Сны » («Как океан объемлет шар земной... ») (1830) со всей определенностью говорится о ночи как явственном и откровенном проявлении темных стихий, которые, словно волны, бьют о берег свой. Знание людей о мире ширится: они видят космос, «небесный свод, горящий славой звездной», они ощущают могучий хаос и обостренно чувствуют пылающую бездну, будучи окруженными ею со всех сторон. Используя античный и классицистический образ «колесницы мироздания», Тютчев в лаконичном, восьмистрочном стихотворении «Видение » (1829), рисуя ночную пору, стоящую между человеком и мировым хаосом, характеризует её как проявление и беспамятства, и всемирного молчанья, но одновременно как время откровений и творческих озарений. Для такой трактовки автору понадобились античные образы мощного Атласа (Атланта), Музы, откликающейся на восторги поэта, и эллинских богов. В итоге миниатюра воскрешает дух античности и на философском языке говорит о готовности поэзии (Музы) встретить и запечатлеть поразительные явления космоса и хаоса.

1. И. С. Тургенев. Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева. - Полн. собр. соч. и писем в 28-ти т., т. 5. М.-JL, Изд-во АН СССР, 1963, стр. 424.
2. Н. А. Некрасов. Собр. соч. в 8-ми т., т. VII. М., «Худ. лит.», 1967, стр. 192.

гарев, в известной мере подтверждается и нашими собственными наблюдениями. В предшествующих главах, рассматривая поэзию Веневитинова, Хомякова и Шевырева, мы не раз вспоминали о Тютчеве, находили точки соприкосновения и сходства между Тютчевым и любомудрами. В основных чертах это сходство сводится к следующему: у Тютчева и любомудров была общая школа - немецкая, общий интерес к философским системам и стремление поэтически их выразить; в их поэзии заметна одинаковая «сгущенность» тематики и близость в темах; близки у них и некоторые стиховые конструкции и формы; их объединяет дидактизм в поэзии, ораторский пафос, архаические языковые тенденции.
Сходство между Тютчевым и любомудрами, как видим, немалое, и, хотя оно и носит преимущественно формальный характер, историку литературы его невозможно игнорировать. Тем более невозможно, что это сходство помогает понять историческую обусловленность и закономерность такого большого п своеобразного поэтического явления, как Тютчев.
Возникают, однако, вопросы: совсем ли неправы были Тургенев и все те, которые утверждали соотнесенность поэзии Тютчева с поэзией Пушкина? В какой мере справедлива точка зрения Тынянова? Можно ли утверждать тождественность художественных принципов Тютчева и любомудров и противоположность принципов Тютчева и Пушкина?
Если нам и удастся ответить на эти вопросы, то лишь после того, как мы обратимся непосредственно к рассмотрению поэзии Тютчева. Говоря о Тютчеве, мы сознательно будем избегать последовательно-фактологического, тематического или биографического способа изложения. В соответствии с общими задачами книги все внимание будет обращено не на тематический анализ и не на «биографию» стихов Тютчева, а главным образом на их поэтику. Такой подход оправдан еще и тем обстоятельством, что «биография» тютчевской поэзии после многих содержательных работ о Тютчеве - и прежде всего после упомянутого уже монографического исследования К. В. Пигарева - может считаться в значительной мере изученной. Что касается поэтики Тютчева, особенностей «внутреннего мира» его поэзии, то тут никогда нельзя сказать все до конца.

:* * *
Почти во всех стихах Тютчева заметна установка на философскую мысль. Более того, подобно философским стихам любомудров тютчевские стихи, рассмотренные как целое, заключают в себе относительно законченную концепцию. У Тютчева это в первую очередь пантеистическая концепция мира.
Все это, однако, не мешает Тютчеву быть сперва поэтом, а потом уже философом. Непосредственное поэтическое начало берет в нем верх над началом рассудочным и размышляющим. А. С. Хомяков, отмечая эту особенность Тютчева-поэта, находит ей аналогию у Пушкина и Языкова: «Он же насквозь поэт (durch und durch), у него не может иссякнуть источник поэтический. В нем, как в Пушкине, как в Языкове, натура античная в отношении к художеству» .
О том же писал И. Аксаков: «Стихи Тютчева отличаются такою непосредственностью творчества, которая, в равной степени по крайней мере, едва ли встретится у кого-либо из поэтов» .
«Непосредственность» творчества заметна в стихах Тютчева на разные темы, в том числе и в первую очередь - в его стихах о природе. «В сознание читателя, - отмечает К. Пигарев, - Тютчев вошел прежде всего как певец природы. Такое представление о нем оправдано тем, что он был первым и в своем роде единственным русским поэтом, в творчестве которого образы природы заняли исключительное место... у одного Тютчева философское восприятие природы составляло в такой сильнейшей степени самую основу видения мира» .
«Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т [ютчева], - писал Некрасов еще в 50-х годах прошлого столетия, - заключается в живом, грациозном, пластически верпом изображении природы» и.

В поэзии Тютчева, пантеистической в своей основе, природа, естественно, занимает первостепенное место.
В. Соловьев так объяснял своеобразное отношение Тютчева к природе: «Конечно, все действительные поэты и художники чувствуют жизнь природы и представляют ее в одушевленных образах, но преимущество Тютчева перед многими из них состоит в том, что он вполне и сознательно верил в то, что чувствовал, - ощущаемую им живую красоту принимал и понимал не как свою фантазию, а как истину» .
В этих словах В. Соловьева есть известная доля правды. Разумеется, совсем не обязательно, чтобы вера в жизнь и духовность природы была для Тютчева фактом его каждодневного сознания, но это было особенным свойством его поэтического сознания. В живую, одухотворенную природу уверовал не вообще Тютчев, а Тютчев-поэт. В момент поэтического «прозрения», в процессе творчества, ему действительно, «как истина», открывается жизнь во всем:
Сияет солнце, воды блещут, На всем улыбка, жизнь во всем, Деревья радостно трепещут, Купаясь в небе голубом.
Поют деревья, блещут воды, Любовью воздух растворен, И мир, цветущий мир природы Избытком жизни упоен.. .
Эта поэтическая в основе вера Тютчева в жизнь природы и ее духовность, естественно, порождает и очеловечивание природы в его стихах. Понятие о живом и духовном заключено прежде всего в человеке. Живое и духовное для поэта - это всегда подобное человеку. Очеловечивание природы у Тютчева не просто поэтический прием, а выражение внутреннего, поэтического сознания.
147
10*
Уже в одном из ранних своих стихотворений - «Летний вечер» - Тютчев изображает природу, как огромное человеческое существо:

Уж солпца раскаленный шар С главы своей земля скатила, И мирный вечера пожар Волна морская поглотила.
Уж звезды светлые взошли И тяготеющий над нами Небесный свод приподняли Своими влажными глазами.
Река воздушная полней Течет меж небом и землею, Грудь дышит легче и вольней, Освобожденная от зною.
И сладкий трепет, как струя, По жилам пробежал природы, Как бы горячих ног ея Коснулись ключевые воды.
В стихотворении виден очень поэтический и очень романтический взгляд на природу. Романтик Новалис писал: «Ландшафт нужно ощущать как тело. Ландшафт есть идеальное тело для особого рода души» .
Интересно, что метафора, на которой строится композиция «Летнего вечера», выдержана так последовательно и до конца, что ее метафоричность почти не ощущается. Это характерная особенность многих композиций Тютчева. Метафора в них часто воспринимается вне стилевого своего назначения: не как троп, а почти прямо, непереносно. Тютчевская метафора кажется очень непосредственной, тютчевское слово о природе звучит как подлинное.
Черты той же поэтики, что и в пьесе «Летний вечер», мы находим в стихотворении 1830 г. «Осенний вечер»: Есть в светлости осенних вечеров Умильная, таинственная прелесть: Зловещий блеск и пестрота дерев, Багряных листьев томный, легкий шелест...
Картина весеннего вечера у Тютчева полна живого, трепетного дыхания. Вечерняя природа не только отдельными признаками похожа на человеческое существо («На всем та кроткая улыбка увяданья, что в существе разум- ном мы зовем божественной стыдливостью страданья. ..»), но она вся живая и очеловеченная. Вот почему и шелест листьев и легкий, и томпый (в пьесе «Тени сизые смесились» «тихнм, сонным, и томным» будет сумрак), и светлость вечера полна умильной прелести, и земля не только грустная, но и по-человечески сиротеющая.
Природа в изображении Тютчева всегда живая и как бы подлинная, и это потому, что за ней всегда чувствуется своеобразная «причащенность» поэта природе, глубокое понимание ее и сочувствие ей. Тютчев писал о Гете: «Пророчески беседовал с грозою иль весело с зефирами играл». Теми же словами можно сказать и о самом Тютчеве: его стихи о природе тоже часто, как беседы с нею - беседы о самом сокровенном: «Что ты клонишь над водами, ива, макушку свою?» или «Ты ль это, Неман величавый? Твоя ль струя передо мной?» и т. д.
Тютчев чувствует природу интимно, у пего любовная близость к природе. В конечном счете эта любовь поэта к природе и является главпым источником ее жизненности в поэтическом изображении. О Тютчеве можно сказать то же, что JI. Я. Гинзбург сказала о Пушкине: он «почти всегда любил то, о чем писал, и делал прекрасным все, к чему прикасался» 15. Природа Тютчева мало похожа на природу Пушкина; пушкинский у Тютчева сам дар живого и образного воспроизведения природы.
Тютчевская лирика природы богата не столько красками, сколько движением. Стихи представляют собой, как правило, не картины, а сцепы. Природа изображается во времени, в открытых и скрытых ее переходах. Тютчев любит говорить не о каком-либо одном состоянии природы, а о разных состояниях: он предпочитает говорить о живом разнообразии, о бытии природы. Отсюда и характерные для многих стихов синтаксические конструкции, типа «еще... а...»: «Еще в полях белеет снег, а воды уж весной шумят...» или «Еще земли печален вид, а воздух уж весною дышит.. .».
В стихотворении «Вчера, в мечтах обвороженных» Тютчев, изображая движение солнечного луча, стремится ухватить и словесно обозначить каждый его новый ход, каждый момент. Движение показывается как бы замедленно, и тем самым оно выявляется особенно четко:
16 Л. Гинзбург. О лирике. М.-JI., «Сов. писатель», 1964, стр. 227.

Вот тихоструйно, тиховейно, Как ветерком занесено, Дымно-легко, мглисто-лилейно, Вдруг что-то порхнуло в окно.
Вот невидимкой пробежало По темно брезжущим коврам, Вот, ухватясь за одеяло, Взбираться стало по краям, -
Вот, словно змейка извиваясь, Оно на ложе взобралось, Вот, словно лента развеваясь, Меж пологами развилось...
Слово «вот» здесь прямое указание на новое состояние, новую фазу в движении. Тютчев вообще любит слова, которые обозначают неустойчивость времени, сигнализируют об изменениях, о всякого рода переходах. Помимо слова «вот», это слова «еще», «когда», «теперь» и особенно любимое слово «вдруг»: «Где бодрый серп гулял и падал колос, теперь уж пусто все...»; «...еще в тумане лес и долы»; «...еще минута, и во всей неизмеримости эфирной раздастся благовест всемирный победных солнечных лучей»; «... смотри - оно уж побледнело, еще минута, две - и что ж? Ушло, как то уйдет всецело, чем ты и дышишь и живешь»; «...вдруг солнца. луч приветный войдет украдкой к нам»; «...вдруг воздух благовонный в окно на нас пахнет»; «...как по условленному знаку, вдруг неба вспыхнет полоса, и быстро выступят из мраку поля и дальние леса» и т. п.
Стихотворение «Декабрьское утро», характерное для Тютчева и его особенной поэтики, изображает утро наступающее, на подходе. Все, что статично, неподвижно, остается вне поля зрения поэта. Стихотворение представляет собой своеобразное действие, в котором последовательно и точно фиксируется ряд моментов-явлений: «...ночная еще не тронулася тепь» - «...луч возпикает за лучом, а небо так еще всецело ночным сияет торжеством» - «... но не пройдет двух-трех мгновепий, ночь испарится над землей, и в полном блеске проявлений вдруг нас охватит мир дневной».
Динамическое начало в тютчевских стихах о природе очень органично, оно охватывает собою все и все внутренне определяет: и композициопный ход стихотворения, и слова, и смыслы, и звуки:
Как хорошо ты, о море ночное,- Здесь лучезарно, там сизо-темно... В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно...
В этом движении"Слов и звуков мы почти воочию видим лунное сияние. Слово «сияние», заключающее не только сильный смысловой, по и звуковой образ, недаром в стихотворении возникает все снова и снова. Оно служит лейтмотивом, оно является и тематически и композиционно ведущим: «... в лунном сиянии, словно живое» - «...тусклым сияньем облитое море, как хорошо ты в безлюдье ночном!» - «...в этом волнении, в этом сиянье, весь, как во сне, я потерян стою - о, как охотно бы в их обаянье всю потопил бы я душу свою».
Динамика слов и звуков и смыслов еще заметнее проявляется в стихотворении «Весенние воды»:
Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят - Бегут и будят сонный брег, Бегут, и блещут, и гласят...
Они гласят во все концы: «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперед!».
Один из источников динамизма здесь - в повторах слов. Без постоянства хотя бы в некоторых отношениях движения нет, движется лишь что-то устойчивое. Словесные повторы, наряду с выполнением других художественных функций, и создают иллюзию этой устойчивой подвижности.
В «Весенних водах» хорошо видно, как слова в стиховом контексте, повторяясь, всякий раз возникают в новой роли, отчасти с новым смыслом и с новой энергией. Они и те же, и не те. Повторяясь и обновляясь, слова в стихотворении («весна», «идет», «бегут», «гласят») передают не только движение в природе, но и сильное движение чувства: весеннее половодье и поэзию чувств.
Близкое к тому, что происходит в стихотворении со словами, происходит и со звуками: «...бегут и будят сонный брег, бегут и блещут и гласят, они гласят...» (бгт-бдт-бг-бгт-блт-глт-глт...). Здесь легко заметить внутренне стройную систему звукописи, строгий и стройный звуковой ряд. Звуки не просто сменяют друг друга: они возникают, повторяются, исчезают, снова возникают точно по некоей внутренней потребности, по внутреннему закону. Они движутся в едином и цельном ряду - и хорошо, незаметно хорошо передают дви- жепие тематическое. Со звуками и со словами в стихотворении происходит то же, что с тютчевской природой: в них ощущается дыхание жизни. У Тютчева живет не только то, что он изображает, но и сам материал изображения.
Живое богатство тютчевской природы ограничено, однако, в одном важном отношении. Природа Тютчева вся как живой организм, как огромное, интимно-близкое, по- человечески разумное существо, но далеко не все предметно-живое в природе поэта трогает и интересует. Так сказать, «население» природы - птицы, животные, насекомые - присутствует в стихах Тютчева ограниченно и как бы бестелесно. В иных его стихах звучит «жаворонка глас», жаворонки «поднимают трезвон», слышны голос соловья, «звонкий голос стрекозы», «мотылька полет незримый», «щебет ласточки», «благоуханье роз» и т. д., но все это изображается Тютчевым не как самоценное и индивидуальное, а как части и воплощения чего-то неизмеримо более значительного и существенного. Для Тютчева положительно невозможны пушкинские «жук жужжал» или «с своей волчихою голодной выходит на дорогу волк...»: в его произведениях трудно обнаружить природу в ее бытовом, прозаическом, каждодневном обличье. Пушкинская предметная простота изображения, поэзия обыденного Тютчеву чужды. В этом отношении его художественный метод больше напоминает метод любомудров, чем Пушкина.
Тютчев любил природу больше всего в ее целом, но не конкретно, не местно. Б. Я. Бухштаб справедливо отметил, что явления природы воспринимаются Тютчевым «не де- тализированно» . В сущности, Тютчев признавал в природе только одну подлинную индивидуальность: самое природу, природу как универсум, природу в ее космических проявлениях: в грозу, в ночи, в буре, в весеннем наплыве и цветении, в грозных порывах ветра, при ярком свете солнца или - еще чаще - при лунном сиянии. Тютчев любит в природе не предметы и частности, а ее стихии и ее тайны, он любит природу в ее самом возвышенном и загадочном лике.
Стихотворение Тютчева «Утро в горах» начинается, как светлая пейзажная зарисовка: Лазурь небесная смеется, Ночной омытая грозой, И между гор росисто вьется Долина светлой полосой...
Эта картина составляет первую часть стихотворения. Ее контекстуальный смысл здесь еще не выявлен. Он выявляется во второй, заключительной части лирической пьесы, когда картине придается неожиданная масштабность и таинственная величавость:
Лишь высших гор до половины Туманы покрывают скат, Как бы воздушные руины Волшебством созданных палат.
Нечто похожее наблюдается и в стихотворении «Снежные горы». Картина хорошо знакомого, привычного, залитого солнцем мира постепенно - и особенно в последнем, завершающем четверостишии, - приобретает высокий, загадочный и философский смысл:
... И между тем как полусонный Наш дольний мир, лишенный сил, Проникнут негой благовонной, Во мгле полуденной почил,-
Горя, как божества родные, Над издыхающей землей Играют выси ледяные С лазурью неба огневой.
Заключительный образ стихотворения полон сумрачного величия: высоко, и мрачно, и таинственно это роковое тяготение и столкновение полярного, эта «игра» над «издыхающей землей» ледяных высей и огневого неба. Природа в поэзии Тютчева характеризуется не только своей жизненностью, но и тем, что она возвышенна, что она исполнена высшего, философского интереса и значения.

Муза Тютчева всегда тяготеет к вершинам, жаждет высоты:
Хоть я и свпл гнездо в долине, Но чувствую порой п я, Как животворно на вершине Бежит воздушная струя, - Как рвется из густого слоя, Как жаждет горних наша грудь, Как все удушливо-земное Она хотела б оттолкнуть!..
Тяга поэзии Тютчева ввысь - это тяга к истинному и чистому, тяга к «неземным откровениям»: «А там, в торжественном покое, разоблаченная с утра, сияет Белая гора, как откровенье неземное».
Высоким символом чистоты и истины является в стихах Тютчева небо. Без этого, одновременно реального и символического неба, без этой атмосферы высоты и вечности - невозможно себе представить тютчевскую поэзию. Ее поэтика во многом именно этим определяется. Не даром сам Тютчев, говоря о поэзии (и, разумеется, прежде всего о своей собственной), изображает ее «среди громов, среди огней, среди клокочущих страстей, в стихийном пламенном раздоре» - и при этом неотделимую от неба: «Она с небес слетает к нам, небесная к земным сынам...»
Это внутреннее свойство поэзии Тютчева напоминает Льва Толстого, с его «небом Аустерлица», с его тяготением ввысь. Не случайно Л. Толстой так любил Тютчева. В их видении мира, несомненно, были родственные черты. И среди других - «чистота нравственного чувства», стремление изображать жизнь при свете вечного и истинного.
Одно из самых близких Толстому стихотворений Тютчева, близких по внутренней поэтике, - «Кончен пир, умолкли хоры». Это стихотворение Лев Толстой отметил буквами «Т. К.» - Тютчев. Красота. В нем суетность человеческих дел, жизнь, лишенная духовности, освещается тютчевским небом - и, как это бывает у Толстого, обличается небом. В первой части стихотворения перед читателем возникает обобщенный, почти символический образ суетного мира, причем в самом конце первой части вводится мотив вечного, пока лишь чуть-чуть, почти на- меком - над будничным и призрачно-земным точно загорается самый первый свет неба:
... Кончив пир, мы поздно встали - Звезды на небе сияли, Ночь достигла половины...
Вторая часть стихотворения внешне повторяет сюжет первой части. В ней та же смысловая антитеза суетно- земного и высокого, но только с полным ее проявлением, с последним и решающим поэтическим выводом. Тема неба, вначале только намеченная, данная слегка и приглушенно, теперь звучит сильно и полнозвучно:
... Как над беспокойным градом, Над дворцами, над домами, Шумным уличным движеньем С тускло-рдяным освещеньем И бессонными толпами, - Как над этим дольным чадом, В горном выспренном пределе Звезды чистые горели, Отвечая смертным взглядам Непорочными лучами...
Как в этом стихотворении, так и во многих других картина, нарисованная поэтом, носит характер и внебытовой, и в известном смысле экзотический, при этом она лишена точных признаков времени и места действия. У Тютчева это примета и романтической и еще больше философской поэзии. Вспомним, что экзотическое и внебытовое характеризует и иные философские опыты Пушкина, И у Пушкина, и у Тютчева такой род изображения выводит за пределы частного и особенного и помогает решать тему в обобщенном, философском ключе.
В лирической пьесе «Там, где горы убегая...», также богатой экзотическими образами и красками, природа рассказывает чудесную, таинственную сказку прошлого:
... Там-то, бают, в стары годы, По лазуревым ночам, Фей вилися хороводы Под водой и по водам;
Месяц слушал, волны пели, И, навесясь с гор крутых,
Замки рыцарей глядели С сладким ужасом на них...
При всей необычности это достаточно характерные для Тютчева стихи, и мир, в них изображенный, - очень тютчевский: мир необыкповеппого и высокого. В нем Тютчеву особенно легко и свободно как поэту. Все литературно «незаурядное» полно у него удивительной жизни: оно у него по-особепному достоверно и по-особенному истинно. Тютчев и умеет, и любит творить правду сказки, правду невиданного и таинственного.
Интересно, что в произведениях Тютчева высокая природа незаметно сливается со всем высоким и необыденным в жизни. В одном эмоциональном и смысловом ряду оказываются «лазуревые ночи», «месяц», «поющие волны», «крутые горы» и «хороводы фей», «замки рыцарей», «древней башни огопек», «воип-сторож на стене». В тютчевском мире возвышенного почти стираются грани между природой и не-природой.
В том мире возвышенного, в котором живет Тютчев- поэт, стираются многие привычпые грани даже между словами. Разнородное делается однородным, противоположное сплошь и рядом становится почти однозначным. Слова в стихах Тютчева, в том числе и пейзажных, образуют порой самые неожиданные и вместе с тем по-своему осмысленные сочетания. В приведенном стихотворении пример такого сочетания - «с сладким ужасом». Это пе традиционный оксюморон, не стилистическая фигура - за этим ощущается мир возвышенного, в котором наслаждение и ужас не обязательно противостоят друг другу, по так часто родственны и неотделимы. Как говорил Кант, «предмет воспринимается как возвышенпый с чувством удовольствия, которое возможно лишь посредством неудовольствия» .
Случаев такого рода сочетаний в лирике Тютчева много. В стихотворении «О чем ты воешь, ветр ночной?», например, резко антонимические, с точки зрения обыденного рассудка, понятия «страшных песен» и «любимой повести» вполне уживаются между собой, составляя вместе сюжетный узел лирической композиции:
... О, страшных песен сих пе пой Про древний хаос, про родимый! Как жадно мир души ночной Внимает повести любимойI
У Тютчева противоположные по словарному своему зпачению понятия близки не прямо, а соотносительно: по принадлежности, по отношению к сфере высокого. В этой сфере духовно-высокого и «страшное» может быть «любимым», ибо самые возвышенные минуты для человека, самые пугающие и самые радостные, когда «мир души его» рвется из «смертной груди» и «жаждет слиться с беспредельным» .
Философски-возвышенное в тютчевской лирике о природе является и смыслообразующим, и формообразующим началом. Это видно не только в особом характере словоупотребления у Тютчева. Тяга к возвышенному, отталкивание от частного и бытового сказывается и в своеобразии некоторых тютчевских сравпений, условно говоря, «возвышающих»:
Ночное небо так угрюмо, Заволокло со всех сторон. То не угроза и не дума, То вялый, безотрадный сон. Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой...
С первых же стихов жизнь природы рисуется здесь как высокая и таинственная. Но она кажется еще выше и еще таинственнее благодаря сравнению. Образ в сравнении не проясняет предмет, не делает его понятнее для читателя. Он делает его, напротив, непонятнее. Никто из читателей не мог видеть «демонов глухонемых»; естественно, что они не дают представления об «огневых зар- пицах», но они уводят в мир таинственно-возвышеяного и предельно сгущают тревожную атмосферу стихотворения.
* * *
Одна из основных тем лирики природы Тютчева - тема ночи. Многие из стихотворений, которые здесь цитировались, были посвящены не просто природе, а ночной природе. Последнюю Тютчев особенно любит, к ней он обращается чаще всего. «Самой ночной душой русской поэзии» называл Тютчева А. Блок.
Из поэтов-любомудров, как мы знаем, тему ночи разрабатывал в своей лирике Шевырев. В «ночных» стихах он был в известной мере предшественником Тютчева. У Тютчева, по сравнению с Шевыревым, ночь не плоская и умозрительная, а живая и безмерная в своей глубине и тайных смыслах. Все это, однако, не может отменить сходства в постановке темы и, отчасти, в ее трактовке. Разрабатывая тему ночи, Шевырев выступал и как поэт- романтик, и как поэт-психолог. Это же, но в несравненно большей степени, характерно и для Тютчева.
Ночь у Тютчева помогает проникнуть в «тайное тайных» человека. Вместе с тем она является носителем загадок и тайн всего мироздания. Может быть, поэтому ночь в изображении Тютчева представляется столь величественной и грандиозной, столь трагической и страшной: ... Но меркнет день - настала ночь; Пришла -и с мира рокового Ткань благодатную покрова, Сорвав, отбрасывает прочь... И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами - Вот отчего нам ночь страшна!
В ночи человек как сирота, он чувствует себя безмерно одиноким. В стихотворении «Бессонница» так говорится об этом: «Нам мнится: мир осиротелый неотразимый Рок настиг -и мы, в борьбе, природой целой поки-
нуты на нас самих». Но в этом роковом и космическом одиночестве и дано человеку познать мир и самого себя: И, как виденье, внешний мир ушел... И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь, и немощен и гол, Лицом к лицу пред пропастию темной.
На самого себя покинут он - Упразднен ум, и мысль осиротела - В душе своей, как в бездне, погружен, И нет извне опоры, ни предела... И чудится давно минувшим сном Ему теперь все светлое, живое... И в чуждом, неразгаданном, ночном Он узнает наследье родовое.
При всей мрачности и трагедийности колорита ночь для Тютчева прежде всего «святая». Именно этим словом начинается стихотворение, которое мы только что цитировали: «Святая ночь на небосклон взошла...». Мрачное и святое в сознании поэта сливается воедино. Ночь раскрывает перед человеком глубочайшие бездны и сокровеннейшие тайны - и это знание для человека и самое страшное, и самое высокое.
В ночной природе Тютчева все полно загадок: и «звездный сонм», и «восклицания» некоей «дальной музыки», и «сладкий свет месяца», и больше всего «чудный еженочный гул» - рожденный в хаосе «мир бестелесный, слышный, но незримый»:
... На мир дневной спустилася завеса; Изнемогло движенье, труд уснул. Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный, еженочный гул... Откуда он, сей гул непостижимый?.. Иль смертных дум, освобожденных сном, Мир бестелесный, слышный, но незримый, Теперь роится в хаосе ночном? ..

Тютчева-поэта влечет к себе непостижимое, и все непостижимое воплощается для него в конечном счете в едином понятии «хаос». Хаос есть и величайшая тайна, и скрытая, «роковая» основа всего сущего. В нем и подсознание, и само сознание, сама человеческая душа, таинственная в своих противоречиях. Хаос - это те бездны, которые постоянно держат человека в своей власти и которые открываются перед ним в ночном безмолвии. Хаос, для Тютчева, - понятие в равной мере космическое и обобщенно-психологическое.
В тютчевской лирике ночи особенно заметна та нерасторжимость природного и челбв"йзского, натурфилософии и психологии, которая вообще характерна для поэзии Тютчева. В стихах Тютчева природа и как человек, и для человека. Тютчев вполне мог бы сказать вслед за Тиком: «В природе все родственно душе и настроено на один лад, на всякую песню она отвечает, она - эхо, и часто первая запевает то, что я думаю...» .
В отношении Тютчева к природе всегда ощущается сугубо человеческая заинтересованность. Природа для Тютчева не только специальный материал его поэзии, но и специальный язык. Близкий во многих отношениях к Тютчеву В. Одоевский утверждал устами своего героя Фауста: «Ты знаешь мое неизменное убеждение, что человек, если и может решить какой-либо вопрос, то никогда не может верно перевести его па обыкновенный язык. В этих случаях я всегда ищу какого-либо предмета во внешней природе, который бы по своей аналогии мог служить хотя приблизительным выражением мысли».
Эти слова хорошо объясняют поэтику не только В. Одоевского, но и Тютчева. Природа в тютчевских стихах п есть язык аналогий - язык, который помогает раскрыть тайны и выразить невыразимое.
Тютчев-поэт постоянно и пристально вглядывается в природу, всматривается в ее загадочные лики, прислушивается к ее загадочным и вещим голосам - и пытает ее, страстно вопрошает, доискиваясь не столько до ее собственных, сколько до человеческих, душевных тайн.
В стихотворении «О чем ты воешь, ветр ночной?» поэт вопрошает ветер о его «сетованиях», о «непонятной муке» - и мы чувствуем и слышим за этим и прямые человеческие вопросы, и не названные прямо жалобы и муки человека. Поэт говорит о мире «ночной души», и для нас это как о нашем собственном внутреннем мире. И бури, и хаос, который «шевелится» «под бурями», и сами закли-
нанпя поэта - все это человечно, близко, все это в нас самих прежде всего.
В стихотворении «Тени сизые смесились...» афористически точно выражена неразрывная слитность душевного и природного в поэзии Тютчева: «Все во мне, и я во всем...». То, что пантеистическая лирика - лирика глубоко человеческого и психологического содержания, было заметно и в пантеистических стихах Хомякова и Шевырева. В стихах Тютчева это проявляется еще заметнее и несравненно сильнее.
В пантеистическом чувстве у Тютчева поэтически и духовно решаются вечные и самые трагические вопросы человеческого бытия: вопросы жизни и смерти. Личное, индивидуальпо-временное исчезает в порыве человеческой души к общему и всемирному. И в этом исчезновении рождается и новая жизнь, и высокая радость:
... Чувства - мглой самозабвенья Переполни через край!.. Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай!
Забвение человеком собственного «я», растворение личности во всемирном - это одна из излюбленных тем поэзии Тютчева. К этим мотивам Тютчев постоянно возвращается в своем творчестве. В позднем стихотворении «Так, в жизни есть мгновения...» он снова напоминает о возможности слияния человеческого «я» с природой, воспевает своеобразную «нирвану» души - это высшее мгновение для поэтического чувства:
Так, в жизни есть мгновения -
Их трудно передать, Они самозабвения
Земного благодать. Шумят верхи древесные
Высоко надо мной, И птицы лишь небесные
Беседуют со мной. Все пошлое и ложное Ушло так далеко, Все мило-невозможное
161
11 Б. А. Маймия
Так близко и легко. И любо мне, и сладко мне,

И мир в моей груди, Дремотою обвеян я - О время, погоди!
Для Тютчева не одно слияние человеческой души с природой, но и всякое их истинное общение есть «благодать» и успокоение. В природе для него заключен источник некоего «катарсиса», ибо в природе очень часто, как бы па высшем уровне, как космически-всеобщее, повторяется то, что в жизни человека кажется его исключительной, неповторимой трагедией:
Смотри, как на речном просторе, По склону вновь оживших вод, Во всеобъемлющее море За льдиной льдина вслед плывет.
На солнце ль радужно блистая, Иль ночью в поздней темноте, Но все, неизбежимо тая, Они плывут к одной мете.
Все вместе - малые, большие, Утратив прежний образ свой, Все - безразличны, как стихия, - Сольются с бездной роковой! ..
О, нашей мысли оболыценье, Ты, человеческое Я, Не таково ль твое значенье, Не такова ль судьба твоя?
В стихах такого рода Тютчев выступает одновременно и поэтом-философом, и поэтом-психологом. Психологизм Тютчева тем более сродни философии, что он всегда имеет обобщенный характер и отталкивается от частного. Тютчев говорит, как правило, не о психологии конкретного человека и конкретного случая, а о возможной психологии всякой человеческой души. Это особенный, не-пушкин- ский путь психологизма в русской поэзии, но у него тоже оказались свои перспективы и свои большие достижения* Лучшее доказательство тому - творчество самого Тютчева.
Натурфилософская поэзия обрела для себя в стихах Тютчева довольно устойчивую структуру, соответствующую пантеистическому сознанию. Это двухчастная стихо-
вая композиция, основанная на скрытом пли открытом параллелизме явлений из мира природы и мира человеческого.
В стихотворении «В душном воздуха молчанье» две части его композиции связаны между собой образом грозы: гроза в природе и параллельно ей внутреннее смятение (тоже гроза) в душе женщины:
... Дева, дева, что волнует Дымку персей молодых? Что мутится, что тоскует Влажный блеск очей твоих? Что, бледнея, замирает Пламя девственных ланит? Что так грудь твою спирает И уста твои палит? .. Сквозь ресницы шелковые Проступили две слезы... Иль то капли дождевые Зачинающей грозы? ..
В стихотворении оба параллельных образных ряда и самостоятельны и в то же время несамостоятельны. Контекстуальная взаимосвязанность обоих рядов приводит к тому, что образы из мира природы допускают двойное восприятие и толкование: опи осознаются и в прямом их значении, и в их возможной соотнесенности с человеком и с человеческим. Каков, в самом деле, сйысл стихов: «Сквозь ресницы шелковые проступили две слезы... Иль то капли дождевые зачинающей грозы?..». Что такое «гроза» здесь: метафора или не метафора? Сколько-нибудь категорический ответ на этот вопрос не только труден, но и принципиально недопустим. Слово воспринимается сразу в обоих возможных своих смыслах. Это делает поэтическое слово предельно заполненным, объемным, как бы с внутренней перспективой - делает образным в точном значении этого понятия.
И*
163
В двухчастных композициях Тютчева возможны случаи более или менее тесной связи обеих частей стихотворения, большей или меньшей их расчлененности, но при этом самый характер поэтической структуры, как правило, остается неизменным. Это структура, основанная на том, что факт из мира человеческого сопоставляется и, главное, поверяется фактом из мира природы:

Когда в кругу убийственных забот
Нам все мерзит - и жизнь, как камней груда,
Лежит на нас, - вдруг, знает бог откуда,
Нам на душу отрадное дохнет,
Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет.
Так иногда, осеннею порой, Когда поля уж пусты, рощи голы, Бледнеет небо, пасмурнее долы, Вдруг ветр подует, теплый и сырой, Опавший лист погонит пред собою И душу нам обдаст как бы весною...
По сравнению со стихотворением «В душном воздуха иолчанье...» в этой композиции заметнее рационалистическое начало: она более прямолинейна. Образы и слова здесь пе сливаются в единой, структурно организующей метафоре, а точно перекликаются: «нам на душу отрадное дохнет» - «и душу нам обдаст как бы весною»; «нам все мерзит, и жизнь, как камней груда» - «поля уж пусты, рощи голы» и т. д. Всему, что есть в человеке, поэт находит подобное в природе. Сравнение выдержано последовательно и до конца. Параллелизм в стихотворении кажется почти математически выверенным.
Однако отличие этого стихотворения от лирической пьесы «В душном воздуха молчанье...» ни в малой степени не отменяет их сходство в самом важном и внутренне определяющем. Оба стихотворения в равной мере принадлежат к тому распространенному у Тютчева структурному типу, который основан на генерализации и своеобразной мифологизации конкретного психологического факта и наблюдения. В стихах подобной структуры, как бы они внешне ни отличались друг от друга, случай из жизни человеческой или просто мысль поэта о человеке через сравнение с аналогичным в природе как бы приобретает все черты истинности, наполняется всеобщим философским содержанием. Это не только характерная, но и очень естественная структура для натурфилософской поэзии.
У Тютчева есть стихотворение, которое и темой и содержанием напоминает стихотворение Пушкина «Поэт» («Пока не требует поэта»). Вообще о поэте и поэтическом призвании Тютчев пишет мало, и в его творчестве это стихотворение представляет в некотором роде исклю-

чениє. Но исключением оно является в плане тематическом и проблемном, по отнюдь не в своей поэтике: Ты зрел его в кругу большого света - То своенравно-весел, то угрюм, 4 Рассеян, дик иль полон тайных дум, Таков поэт -и ты презрел поэта!
На месяц взгляпь: весь день, как облак тощий, Он в небесах едва не изнемог, - Настала ночь - и, светозарный бог, Сияет он над усыпленной рощей!
В однотемном стихотворении Пушкина высказанная пм мысль о поэте может быть убедительной сама по себе. Пушкин никогда не ищет доказательств истинности мысли вне ее собственной жизненной сферы. У Тютчева все происходит иначе. И в этом стихотворении, и во многих других свою мысль о человеке он проверяет «судом последней инстанции» - природой и жизнью природы.
Среди двухчастных композиций Тютчева попадаются и такие, где параллель природа-человек имеет вид не сходства, а противоположности. Чистота и истинность того, что есть природа, оказывается в прямом противоречии и вражде с тем, что происходит в человеческом мире. Такое противопоставление встречали мы в стихотворении «Копчен пир, умолкли хоры...». Еще пример:
И гроб опущен уж в могплу, И все СТОЛШІЛОСЯ вокруг... Толкутся, дышат через силу, Спирает грудь тлетворный дух...
И над могилою раскрытой, В возглавии, где гроб стоит, Ученый пастор, сановитый, Речь погребальную гласит...
Вещает бренность человечью, Грехопадепье, кровь Христа... И умною, пристойной речыо Толпа различно занята...

А небо так петленно-чисто, Так беспредельно над землей.., И птицы реют голосисто В воздушной бездне голубой...
Весь строй стихотворения, и не в последнюю очередь резкая антитеза, лежащая в его основе, делают произведение в значительной мере моралистическим. Контраст в поэзии, как и всякий языковый контраст, оказывается прекрасным средством морализирования. Стихотворение «И гроб опущен уж в могилу...», подобно стихотворению «Кончен пир, умолкли хоры...», - это не только философское и поэтическое размышление, но и урок нравственности, важное поучение людям .
На подобных стихах особенно легко заметить черты дидактизма, присущие поэзии Тютчева. В пантеистической лирике всегда есть возможность урока, ибо природа в ней очень часто как «последний довод учителя». Тютчев этими возможностями пантеистической поэзии созпа- телыю пользуется. Как и многие другие русские писатели, он чувствует постоянную потребность быть не просто поэтом, но и учителем, наставником жизпи.
Одно из наиболее характерных дидактических произведений Тютчева его стихотворение «Не то, что мните вы, природа». Оно дидактично и по заданию, и по своей стилистике. Учительский пафос чувствуется и в особых интонациях речи, ее «разговорности», и в композиции - в такой смене планов поэтического размышлепия-раз- говора, которая отражает самое логику урока: «Не то, что мните вы, природа» (не только исходный тезис, но и заведомо отвергнутое ложное суждение)-«Вы зрите лист и цвет на древе: иль их садовник приклеил? Иль зреет плод в родимом чреве игрою внешних, чуждых сил?» (доказательство в пользу истинного) - «Они не видят и не слышат, живут в сем мире, как впотьмах» (нравственная сентенция, за которой гнев, неудовлетворенность резуль- татами учения) и т. д. Перед пами урок со всей видимой патетикой урока, перед нами полная настроения и эмоциональных переходов речь учителя, воспроизведенная во всей ее возможной подлинности:
...Не их ьина: пойми, коль может, Органа жизнь глухонемой! Увы, души в нем не встревожит И голос матери самой!
Подобные стихотворения Тютчева делают поэтическими не сам по себе урок и наставление. Хомякову роль учителя часто мешала быть поэтом. И Тютчев в дидактических стихах поэт не благодаря дидактике, а несмотря па нее. Не форма урока, но его содержание, его глубина привлекают у Тютчева, как привлекательны у него тоже входящие в урок, трогательные в своей незадапности и свежести, совсем пе «учительские» слова: «При них леса не говорили и ночь в звездах нема была! И языками неземными, волнуя реки и леса, в ночи не совещалась с ними в беседе дружеской гроза!»
В натурфилософской лирике образы из мира природы легко могут выступать в аллегорическом истолкова- пии. Это является одпим из источников ее потенциального дидактизма. Аллегоризм природы в пантеистической лирике предполагает, как правило, не случайный урок, а, так сказать, «запланированный». С точки зрения художественного воздействия, это чревато опасностями. Впрочем, не для Тютчева. О тютчевских аллегориях можно сказать то же, что Белинский сказал об аллегориях В. Одоевского: «...аллегории кн. Одоевского были исполнены -жизни и поэзии, несмотря на то, что самое слово аллегория так противоположно слову поэзия» 26.
У Тютчева аллегорическое значение пейзажа в большинстве случаев бывает затушеванным. Рисуя картины природы, Тютчев точно забывает о своих психологических и нравственных задачах. Вернее, он и помнит о них - и не помпит. В процессе творчества он испытывает живое и страстное увлечение предметом изображения - и природа в его стихах несет на себе следы этого увлечения, как приметы независимого, неподчиненного своего существования.
23 В. Г. Белинский. О русской повести и повестях г. Гоголя. - Полн. собр. соч., т. 1, стр. 275.
Стихотворение «Фонтан» - характерное тютчевское произведение пантеистической структуры. Его философский сюжет раскрывается из сопоставления фонтана с человеческой мыслью. Первая часть стихотворения - о фоп- тапе, вторая - о «смертной мысли водомете». Обе части связаны замыслом, идейпо. Но само изображение фонтана у Тютчева и «связано», и в пе меньшей степени автономно. Это не только мир подчиненный, но и «мир в себе». Его подчиненность до времени скрыта, она никак не навязывается читателю и проясняется лишь тогда, когда возникает другая картина, возникает новая - тоже отчасти самостоятельная - цепь поэтических образов-мыслей:
Смотри, как облаком живым Фонтан сияющий клубится; Как пламенеет, как дробится Его на солнце влажный дым. Лучом поднявшись к небу, он Коснулся высоты заветной - И снова пылью огнецветной Ниспасть на землю осужден.
О смертной мысли водомет, О водомет неистощимый! Какой закон непостижимый Тебя стремит, тебя мятет? Как жадно к небу рвешься ты!.. Но длань незримо-роковая, Твой луч упорный преломляя, Свергает в брызгах с высоты.
Здесь нет даже традиционных для подобных композиций «как», «подобно», «так». Части стихотворения грамматически независимы. Действительная, внутренняя их зависимость выявляется через возникшую по мере развертывания повествования смысловую перекличку ключевых образов: «фонтан сияющий клубится» - «смертной мысли водомет»; «лучом поднявшись к небу, он коснулся высоты заветной» - «как жадно к небу рвешься ты» и т. д. Кажется, что параллелизм здесь не задуман заранее, а естественно явился в самом акте поэтического создания.
Одно из поздних стихотворений Тютчева «Молчит сомнительно Восток...» на первый взгляд похоже на прозрачно-учительские стихи Хомякова на тему России. Опо и на

самом деле близко Хомякову по мысли и по характеру композиции. Однако в одном отношении Тютчев и здесь остается верен себе как поэту: в отличие от Хомякова, он избегает излишне прямолинейной аллегоричности. Художник явно одерживает в нем верх над дидактиком: ... Смотрите: полоса видна, И, словно скрытной страстью рдея, Она все ярче, все живее - Вся разгорается она - Еще минута, и во всей Неизмеримости эфирной Раздастся благовест всемирный Победных солнечных лучей.
Картина, призванная пояснить политические идеи Тютчева, оказывается столь яркой сама по себе, столь богатой красками и столь непосредственной по своему воздействию, что легко забываешь об ее аллегорическом значении. Прямое впечатление от картины, самое первое и привычное значение слов и образов оказываются сильпее скрытых в словах смыслов. Здесь текст торжествует над подтекстом, а поэт, благодаря этому, и поучая остается
прежде всего поэтом.
* * *
Философская лирика Тютчева пе ограничивается одними натурфилософскими стихами. Тютчев в своей поэзии не боялся и прямых уроков мудрости. Прямых, но пе прямолинейных! Его лирико-философские опыты почти всегда - и уроки, и призпания. В этом смысле они соотносятся с поэзией Пушкина пе в меньшей степени, чем с поэтикой любомудров.
Одно из самых замечательных философских стихотворений Тютчева - «Silentium». Его особенно любил Л.Толстой. Он говорил о пем: «Что за удивительная вещь! Яне знаю лучше стихотворения» .
«Silentium» является хорошим примером поэтической мудрости, которая способна стать крылатой. Это умное наставление и вместе с тем интимное признание поэта.

Такое сочетание характерно для Тютчева, в нем один иг источников художественной действенности его поэтико- философских уроков.
Основная мысль стихотворения «Silentium» - силь ная и живая. Тютчев умеет оживлять не только то, что ое видит, но и то, о чем он думает. У него сами наставления оказываются исполненными примет жизни.
Стихотворение состоит из трех частей. Трехчастные композиции почти так же распространены у Тютчева, как и двухчастные. Первая часть стихотворения - это наставление в его наиболее прямой форме. Наставлением и уроком, заключенным в третьей части, кончается стихотворение. Вторая, средняя часть меньше всего похожа на поучение:
... Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь...
Замечательно, что именно в этой части стихотворения звучат самые важные, ключевые слова: «Мысль изреченная есть ложь». Слова точно врываются вместе с вопросами, их появление кажется непроизвольным, и эта их особенность делает их не обычной сентенцией, а живым голосом ума. Это как мудрость, открывшаяся поэту на путях размышлений.
Впрочем, не только средняя часть стихотворения, по и все оно представляется органичным, незаданным: оно полно нечаянными озарениями. Это стихотворение Тютчева как урок, в котором открытия делаются пе для одних учеников, но и в пе меньшей степени для самого учителя.
Опыты прямой поэтической мудрости у Тютчева очень эмоциональны по звучанию, по характеру стиха и речи. Они полны внутреннего движения - движения не только мысли, но и чувства. Таково, например, стихотворение «Из края в край. ..». Эта лирическая пьеса о роковых метаниях человека, и она сама, характером речевой композиции, создает полную иллюзию непрерывного вынужденного движения, иллюзию вечного «Вперед, вперед!»:
Из края в край, пз града в град Судьба, как вихрь, людей метет, И рад ли гы, или пе рад, Что пужды ей? .. Вперед, вперед!
Знакомый звук нам ветр принес: Любви последнее прости... За нами много, много слез, Тумап, безвестность впереди! .,
«О, оглянпся, о, постой, Куда бежать, зачем бежать? .. Любовь осталась за тобой, Гдо ж в мире лучшего сыскать?
Любовь осталась за тобой, В слезах, с отчаяньем в груди... О, сжалься пад своей тоской, Свое блаженство пощади!
Блаженство стольких, стольких дней Себе па память приведи... Все милое душе твоей Ты покидаешь на пути!..
Слова здесь будто переходят с места на место, они кончают одну мысль и завязывают новую, при этом они служат сильным источником как тематического, так и музыкального развития стиховой композиции. Подобное нам уже встречалось, когда мы знакомились с тютчевской лирикой о природе. В отношепии поэтики нет принципиальной разницы между натурфилософскими стихами Тютчева и просто философскими.
В стихотворении «Душа моя - Элизиум теней...», отдельными чертами поэтики похожем па стихотворение «Из края в край...», хотя и отличающемся в других отношениях, Тютчев создает удивительный по своей неожиданной точности образ: душа - вечная обитель дорогих теней. На этом образе все держится, им определяется логика поэтического повествования. Не бытовая и не рациональная, но сильная и понятная.
Две части стихотворения начинаются одними и теми же словами. Но, повторяясь, они выступают в новом качестве. В них иная интонация - менее величавая, более нервпая; возможность и потребность еще большей глу-
бины; в них интонационно задана тревога и высокая боль заключающих стихотворение вопросов: Душа моя - Элизиум теней, Теней безмолвных, светлых и прекрасных, Ни помыслам годины буйной сей, Ни радостям, ни горю пе причастных.
Душа моя, Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших днеіі,
И сей бесчувственной толпою? ..
Стихотворение «Душа моя - Элизиум теней» является образцом философской миниатюры. С годами у Тютчева все больше растет пристрастье к этому жанру. Тютчевская миниатюра чаще всего бывает пеприкрытым уроком мудрости. И если она при этом отличается всеми свойствами настоящей поэзии, то главным образом потому, что ее урок никогда не бывает банальным.
Существуют не только поэтические образы и поэтический слог, но и поэтические идеи. Это всегда идеи-открытия, поражающие своей неожиданной, хотя и не обязательно абсолютно новой правдой. В миниатюрах Тютчева всегда есть такие неожиданно правдивые, поэтические мысли:
В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби, хоть день один, хоть век,
Любовь есть сон, а сон - одно мгновенье,
И рано ль,4поздно ль пробужденье, А должен наконец проснуться человек...
Пли:
Увы, что нашего незнанья И беспомощней и грустней? Кто смеет молвить: до свиданья Чрез бездну двух или трех дней?
Философские миниатюры Тютчева представляют собой и раздумье, и конечный, отточенный вывод мысли. Сама их краткость, выразительная сжатость, внутренняя энергия мысли и слова делают стихотворения афористичными:
Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется,- И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать...
В философских стихах этого рода - и малых, и больших - Тютчев чаще (хотя и преимущественно внешним образом) бывает похожим на поэтов-любомудров, нежели в натурфилософской лирике. Иные его стихи напоминают Хомякова (особенно те, которые имеют политическую окраску), другие заставляют вспомнить о Веневитинове, «Веневитиновским», папример, кажется стихотворение: Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, -
Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир...
Стихотворение звучит как заклинание, как высокой нравственности наставление поэта самому себе. У Вепевитинова похоже на это - тоже как заклинание и наставление себе - стихотворение «Молитва»: «Души невидимый хранитель, услышь моление мое! Благослови мою обитель и стражем стань у врат ее...»
Стихотворения Тютчева и Веневитинова похожи но столько содержанием, сколько динамически взволнованным складом речи, особенной нравственной чистотой поэтического чувства. Тютчевым написано стихотворение на склоне лет. Веневитинов написал свое, как и все другие свои стихотворения, в расцвете юности. Но, несмотря на разницу лет, оба поэта в своих созданиях близки по строю души: по чистоте и страстности глубокой мысли.
Тютчев пикогда не бывает спокойпым и холодно-уверенным в своей мудрости. У него беспокойная мудрость. В своих стихах он не просто размышляет - он в волне- пии и муках произносит вещее слово. Оп постоянно восклицает, радуется, страдает. Мысль его во взлетах и падениях, в открытиях, от которых бывает не только весело, но и больно. Как у героев Достоевского, у него «душа от слез дрожащая»:
О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!..
И стих, и речь у Тютчева редко текут спокойно: они то и дело взрываются. Тютчев-поэт говорит часто вскриками, у него чувство, доходящее до крайней степени силы. У Тютчева есть целые стихотворения, построенные как ряд «вскриков», как цепь вопросов о жизпи, как вол- пение слова и мысли:
Сижу задумчив и один, На потухающий камин
Сквозь слез гляжу... С тоскою мыслю о былом И слов в унынии моем Не нахожу.
Былое - было ли когда? Что ныне - будет ли всегда? ..
Оно пройдет - Пройдет оно, как все прошло, И канет в темное жерло За годом год...
Философская мысль Тютчева исходит из разных жизненных источников, она возникает по разным поводам и вдохновляется неодинаковыми сюжетами. Иное дело - конструкции его стихов: они, как мы могли заметить, оказываются довольно устойчивыми. Часто это род философской притчи с прямым или подразумеваемым уроком. По существу, и большинство стихов Тютчева о природе являются своеобразными притчами, ибо природа в них служит источником дидактического. Но материалом и источником для поучений служит в тютчевских стихах не одна природа, но и, например, история. Так это в стихотворениях «Колумб», «Цицерон» и др.
В двухчастной лирико-философской композиции «Цицерон» первая часть содержит в себе крылатое слово знаменитого римлянина и комментарий к нему. Они и являются художественной основой, на которой строится моралистический и философский вывод, заключенный во второй части стихотворения:
... Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был - И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил!
И по языку, и по особенностям композиции стихотворение «Цицерон» заметно дидактическое. Но его урок но плоский и не однолинейный. Мысль поэта не разложима на понятия. Она не только результат раздумий, но и побуждает к ним. Блаженство, которое утверждает поэт, далеко не безусловное, и оно не допускает однозначного толкования. Стихотворение категорично словами, звучанием слов, но не смыслом. В формах притчи, в формах традиционно догматических (такими они были, например, у Хомякова) Тютчев добивается острой проблемности поэтического мышления. В формах непушкинских он добивается художественного эффекта, подобного пушкинскому и равного ему по силе.
Подобно природе Тютчева, его мудрость редко бывает обиходной. Больше того: она требует известной отрешенности от быта, от слишком «здравого» рассудка. Приземленное, непоэтическое сознание не примет и не поймет раздумий и выводов, заключенных в стихотворении «Цицерон». Еще в большей мере это относится к одному из самых глубоких философских стихотворений зрелого Тютчева «Два голоса»:
1
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно, Хоть бой и неравен, борьба безнадежна! Над вами светила молчат в вышине, Под вами могилы - молчат и оне. Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги: Бессмертье их чуждо труда и тревоги; Тревога и труд лишь для смертных сердец... Для них нет победы, для них есть конец.
2
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други, Как бой ни жесток, ни упорна борьба!

Над вами безмолвные, звездные круги, Под вами немые, глухие гроба. Пускай олимпийцы завистливым оком Глядят на борьбу непреклонных сердец. Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком, Тот вырвал из рук их победный венец.
В. М. Жирмунский, указывая на связь этого стихотворения Тютчева с масонским гимном «Symbolum» («Символ»), созданным Гете в 1816 г. для веймарской ложи «вольных каменщиков», писал: «Гете определил и общий замысел стихотворения - учительного обращения к „посвященным", и общий торжественный и таинственный тон гимна, указывающего на запредельную награду...» .
Выводы В. М. Жирмунского в некоторых существенных пунктах вызывают сомнения. У Тютчева скорее можно увидеть спор с Гете, творческое преодоление гетев- ского замысла, чем близость и подражание. Гетевский «Символ» - это гимн, призывный монолог, произведение внутренне догматическое и «одноголосое», как и подобает быть гимну. У Тютчева нечто прямо противоположное этому. А. Блок, находившийся некоторое время под сильнейшим воздействием стихотворения «Два голоса», отмечал в нем трагическое начало: «В стихотворении Тютчева - эллинское, дохристово чувство рока, трагическое. ..».

Стихотворение Тютчева двухголосно не только по названию. Всей структурой и всем смыслом оно полифо- нично. Эта философская пьеса, говорящая о достоинстве и мужестве человека перед лицом смерти, трактующая о самых глубоких и мучительных вопросах человеческого бытия, не имеет окончательного решения. Ни о какой «запредельной награде» в ней не говорится. В ней вообще нет ничего безусловного. В стихотворении голоса безнадежности и торжества звучат не как два противоположных, а как два параллельных и похожих друг на друга голоса.
Уроки и поучения Тютчева носят не обязательный, а альтернативный и одновременно антиномический характер. Так это в стихотворении «Два голоса», так и во многих других. Тютчевские стихи - это сильпый порыв к истине, душевное, человеческое устремление к пей, но не истина в последней инстанции. Точнее, у него это истина в возможном поэтическом выражении. Однозначность истины чужда поэтическому сознанию Тютчева, как она была чужда и сознанию Пушкина. Несмотря на видимое различие в формах выражения, глубокая диалектика тютчєеской мысли сродпи пушкинской диалектике.
* * *
Ю. Тынянов писал о Тютчеве: «Тютчев вырабатывает особый язык, изысканно архаический. Нет сомнения, что архаизм был осознанной принадлежностью его стиля...» .
В тютчевском мире возвышенных дум и чувствований очень уместной кажется эта особая архаизированная речь, с ее величаво-торжественным течением, с ее необыденными словами. То стремление ввысь, которое отмечалось как характернейшая черта поэзии Тютчева, естественно проявляется и в языке тютчевской поэзии.
В стихотворении «Видение» Тютчев говорит о великом чуде природы, о ночном, всемирном молчании, о поэзии, которую в этот час «в пророческих тревожат боги снах». И говорит он об этом точно отрешенными от всего земного и прозаического словами: «в некий час», «в оный час», «живая колесница мирозданья», «святилище небес», «музы девственная душа» и др.
Тютчев пишет о Пушкине, о великой и горькой утрате Пушкина - это тоже из мира самого возвышенного, и в его стихотворении снова звучат величественные, огущенно и подчеркнуто архаические слова и обороты: «божественный фиал», «сосуд скудельный», «богов орган живой», «хоругвью горести народной», «и сею кровью благородной» и т. д.
Возвышенно-книжный, архаический язык обслуживает в поэзии Тютчева самые различные темы и сюжеты - и это потому, что все темы и сюжеты тютчевской лирики, все ее образы и мотивы в большей или меньшей степени причастны области возвышенного. Не только поэзия Тютчева была поэзией мысли,1 но и соответственно ее язык был языком мысли. Сами задачи, которые Тютчев ставил перед своей поэзией, сама его своеобразная поэтическая метафизика требовала языка внебытового и генерализующего. Таким и стал для него язык с явными архаическими тенденциями, но словно бы облагороженный и упрощенный, язык старый по формальным приметам, но с открытыми в нем новыми и большими художественными возможностями.
То, что казалось или могло показаться непоэтическим в стихах Хомякова и Шевырева, воспринималось не только как должное, но и как прямая удача в стилистической системе Тютчева. Внешне архаизмы Тютчева похожи на те, что встречаются в языке поэтов-любомудров. Но в отличие от Шевырева, например, архаизмы Тютчева всегда внутренне оправданы и уместны. В уместности, в художественной мотивированности слова - один из секретов действенности архаического языка тютчевской поэзии.
Общий возвышенный характер речи в стихах Тютчева зависит не только от архаической и книжной природы слов, которыми он пользуется. Слова в языке Тютчева могут быть и не архаическими, не возвышенными по своим словарным признакам. Но они становятся возвышенными в поэтическом контексте, поэт придает им высокость поэтического звучания. У Тютчева и не-архаизмы сплошь и рядом воспринимаются совсем как архаизмы.
Приведу несколько типических зачинов стихов Тютчева: «Через ливонские я проезжал поля...»; «Есть в светлости осенних вечеров умильная, таинственная прелесть...»; «На древе человечества высоком ты лучшим был его листом...»; «Над виноградными холмами плывут златые облака...» и т. д.

Большинство стихотворений, начала которых здесь
приведены, написаны четырехстопным ямбом. Размер этот гибкий, с разными ритмическими возможностями. У Пушкина, например, он звучит чаще всего живо, непринужденно, иногда разговорно. У Тютчева четырехстопный ямб выглядит величавым и торжественным, и слова ямбического стиха кажутся у него тоже величавыми и торжественными, хотя среди них может и не быть прямых архаизмов.
Эта торжественность звучания ямбического стиха и слов в пем в значительной мере объясняется тем, что стих Тютчева строится в основном не на коротких малосложных, а на длинных, многосложных словах. Именно «длинные» слова у Тютчева паходятся, как правило, в ключевом положении и несут на себе повышенную интонационную, эмоциональную и, в конечном счете, повышенную смысловую нагрузку. В приведенных примерах это слова «ливонские», «умильная», «таинственная», «человечества», «виноградными».
Многосложное слово, в сравнении с малосложным, более протяженное и потому более торжественное. В стихах Тютчева такие «долгие» и «торжественные» слова помогают с самого начала переключить читательское восприятие «на высокую волну», переводят его в необычное, непрозаическое измерение. Находящиеся в начале стихотворения ударные длинные слова дают Стихам своеобразный ритмический и интонационный разгон, определяют их общий эмоционально-смысловой рисунок.
Иногда у Тютчева в начальном, ключевом положении оказываются не просто длинные слова, но одновременно и экзотические, не обычные для читателя: «И распростясь с тревогою житейской, и кипарисной рощей заслонясь, - блаженной тенью, тенью элисейской, она заснула в добрый час. ..»; «Вновь твои я вижу очи - и один твой южный» взгляд киммерийской грустной ночи вдруг рассеял сонный хлад...»; «Певучесть есть в морских волнах, гармония в стихийных спорах, и стройный мусикийский шорох струится в зыбких камышах...» и т. д.
179
12*
Любовь Тютчева к экзотическому слову тоже находится в связи с глубинными свойствами его поэзии. Экзотическое в языке выводит за пределы рутинного и каждодневного. В стилистическом отношении оно отчасти родственно архаическому. Экзотическое слово, как и ар-
хаическое, тем особеттпо и дорого Тютчеву, что опо помогает оторваться от слишком прозаического и бытового и утвердиться в мире высокой поэзии.
О многосложных словах в языке Тютчева мало сказать, что они длинные. Они словно бы удлиненные. Это и величественно звучащие слова и очень подвижные внутренне. Сама длина слова обусловливает его потенциальный ритмический динамизм, его интонационную гибкость. Длинное слово уже в силу длины своей вырывается из строгой ямбической схемы и придает стиху интонационное разнообразие. Многосложные слова пе просто существуют в тютчевском стихе, а как будто „являются" в нем - протянутые во времени, долгие и торжественные.
В стихах «На мир таинственный духов, над этой бездной безымянной, покров наброшен златотканный высокой волею богов. ..» ключевые долгие слова «таинственный», «безымянной», «златоткапной» кажутся движущимися словами, словами с внутренним порывом и тем самым очень живыми. Поэтическое слово Тютчева пе в одном этом случае производит впечатление высокого, величественного в своем звучании и одновременно живого, пребывающего в действии и действенного.
То, что мы условно именовали «долгим» и «удлиненным» словом, является и характерной, и вполне осознанной чертой стилистики Тютчева. О ее осознанности свидетельствует широкое употребление Тютчевым не только естественно-многосложных, но и искусственно-многосложных слов. В языке Тютчева часты случаи «словосложения», употребления сложносоставных слов: «И все для сердца и для глаз так было холодно-бесцветно, так было грустно-безответно, - но чья-то песнь вдруг раздалась...»; «И спящий град, безлюдно-величавый, наполнила своей безмолвной славой...»; «И сквозь глянец их суровый вечер пасмурно-багровый светит радужным лучом...»; «И в чистом пламенном эфире душе так р о д с т в е н н о - л е г к о...» и т. д.
Сложные слова типа «холодно-бесцветно», «грустно- безответно», «безлюдно-величавый» и др. поэт не находит готовыми в языке. Они являются результатом его собственного языкового творчества. Тютчев не пассивно пользуется длинными словами, но активно стремится к ним, являясь часто их творцом.
Иногда у Тютчева даже союзы, в тех случаях, когда они синтаксически необязательны, предназначены словно бы для того, чтобы «удлинять» и возвышать поэтическое слово, делать его замедлепно торжественным и по звучанию, и по его глубокому лирическому смыслу:
... И солнце медлило, прощаясь С холмом, и замком, и тобой. И ветер тихий мимолетом Твоей одеждою играл И с диких яблонь цвет за цветом На плечи юные свевал...
В подобных случаях, довольно частых у Тютчева, союзы тесно сливаются со значимыми словами и, удлиняя их, придают им музыкальность, а вместе с нею и особую интонационную весомость и величавость.
В своей лирике, как правило, Тютчев избегает не только последнего, обязательного решения, но и последнего, слишком категорического слова. Его слова не столько точны в.своих значениях, сколько глубоки. Пример из стихотворения «Есть в осени первоначальной...», который обычно приводится в доказательство точности тютчевского слова («Лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде»), является скорее исключением, нежели правилом. Точность слова для Тютчева есть и известная его ограниченность. Точное слово - «изъяснимое», а Тютчев больше всего стремится выразить неизъяснимое. Точности понятия он предпочитает особую пекопечную точность художественного смысла и поэтического решения.
Показательно в этой связи, что одно из самых распространенных и характерных в языке Тютчева слов - слово «как бы»: «Как бы горячих ног ея коснулись ключевые воды...»; «как бы эфирною струею по жилам небо потекло...»; «как бы воздушные руины волшеб- ством создапных палат...»; «весь день стоит как бы хрустальный...» и т. д.
Тютчевское «как бы» - это словесный знак глубокого значения. Это знак неконечного, небезусловного, недогматичного. Язык поэзии Тютчева, архаический по формам и этим близкий языку любомудров, в своих внутренних признаках соответствует, однако, не только их, любомудров, поэтике, но в чем-то существенном - и поэтике Пуш- кипа. Во всяком случае недогматизм тютчевского слова -
это чисто пушкипская черта.
* * *
Говоря о поэзии Тютчева, касаясь различных сторон ее поэтики, мы не раз обнаруживали как важные отличия, так и существенное сходство Тютчева с Пушкиным. Черты сходства с Пушкиным значительно увеличиваются у Тютчева в последний период его творчества. «Нет сом- пения, - писал известный ученый Н. Я. Берковский, - что Тютчев с годами не отдалялся от Пушкина, по приближался к нему...»
Некоторые из поздних стихотворений Тютчева особенно напоминают Пушкина своей смысловой и формальной незаданностыо. Так, стихотворение 1864 г. «О, этот Юг, о, эта Ницца!» представляет собой нечастый для.Тютчева случай сугубо интимного поэтического признания. В стихотворении - не общечеловеческая, а очень личная драма. Общая психологическая значимость его выявляется не прямо, как это чаще всего бывало у Тютчева, а опосредованно, через конкретное и ипдивидуалыю- неповторимое. Подобное мы отмечали у Пушкина - например, в стихотворении «Воспоминание» и других медитативных стихах. Стихотворение Тютчева «О, этот Юг, о, эта Ницца!» характеризует пушкинский путь развития русской философской и психологической лирики.

Такого же рода стихотворение Тютчева 1865 г. «Есть и в моем страдальческом застое». Здесь та же непосредственность признания - пушкинская непосредственность, здесь боль души столь сильная, что она не может отделиться от личности поэта. Кажется, совсем «не по-тют- чевски», очень индивидуально, очень личпо звучит в стихотворении мольба поэта:
... О господи, дай жгучего страданья И мертвенность души моей рассей: Ты взял ее, но муку вспоминанья, Живую муку мне оставь по пой...
Так же личпо, неповторимо-индивидуально призпапие поэта в стихотворном послании Я. П. Полонскому: Нет боле искр живых на голос твой приветный - Во мне глухая ночь, и нет для ней утра... И скоро улетит - во мраке незаметный - Последний, скудный дым с потухшего костра.
Близость Тютчева к Пушкину в некоторых последних его стихотворениях, еще больше то родство их поэтических натур, их поэтического темперамента, на которое в процессе наших наблюдений мы неоднократно указывали, позволяет прийти к выводу, что концепция Ю. Н. Тынянова, утверждавшая коренное отличие поэтики Тютчева от поэтики Пушкина, страдает заметной односторонностью. Тютчев-поэт в равной мере и похож на Пушкина, и отличается от него. Он похож размером и стихийной мощью дарования, органической антидогматичностью своего художественного мышления - и он отличается многими чертами своей внешней поэтики.
Как раз в том самом, в чем Тютчев расходится с Пушкиным, он напоминает Веневитинова и поэтов его кружка. Формальными признаками поэтики тютчевские стихи прямо соотносятся с исканиями и практикой поэтов-любомудров. В известном смысле в творчестве Тютчева, в его философской лирике как бы пересеклись пушкинское направление в русской поэзии и то концепционное, философски-задапное направление, которое было представлено именами Веневитинова, Хомякова и Шевырева. Все это во многом определило особенное историческое место Тютчева па путях развития русской лирики.
В статье «Ф. И. Тютчев» В. Брюсов писал: «У Тютчева совершенно свои приемы творчества и приему стиха, которые в его время, в начале XIX в., стояли вполне особняком...» 36.
86 В. Брюсов. Избр. соч. в 2-х т., т. 2. М., 1955, стр. 222.
Вывод Брюсова либо ошибочен, либо его следует признать простой метафорой. В точном значении этих слов поэтический путь Тютчева не был исключительным и обособленным. Он находился в русле общего движения русской поэтической мысли, был обусловлен всей ее жизнью, ее историей, ее внутренней борьбой, противоречиями, поисками. Сопоставление поэзии Тютчева с течениями русской философской поэзии второй четверти XIX в. позволяет увидеть в его творчестве явление органическое и с исторической точки зрения в высшей степени закономерное.

Философская лирика Ф. Тютчева (10 класс)

ФИЛОСОФСКАЯ ЛИРИКА Ф.ТЮТЧЕВА

10 класс

Учитель, осваивая с учениками поэзию Тютчева, сталкивается с множеством трудностей, которые зачастую приводят к упрощенному толкованию смысла философских стихотворений поэта. Автору статьи удалось этого избежать, сохранив ясность и доступность изложения материала о натурфилософской лирике Тютчева.

Изучению лирики Тютчева в десятом классе мы предлагаем уделить два урока.

Тема урока: «Философское осмысление лирики природы в поэзии Тютчева».

Цель: определить место Тютчева в истории русской поэзии, показать своеобразие его лирики; развивать у десятиклассников навыки интерпретации лирического произведения.

Оборудование: фотография Тютчева (1850-е гг.). Аудиозапись стихотворения «Осенний вечер» в исполнении М.Царева. Романс «Что ты клонишь над водами» (Г.Кушелев-Безбородко - Тютчев Ф.) в исполнении В.Агафонова.

Ход урока

I. Вступительное слово.

1. Повторение изученного на предыдущих уроках.

Учитель. Вспомните, о чем размышляет Базаров перед смертью.

Ученики говорят о том, что герой стал человечнее, мягче относится к своим родителям; поэтично звучат его слова, обращенные к любимой женщине, но эти чувства сливаются с размышлениями о Родине, обращением к таинственной России: «Я нужен России… Нет, видно,не нужен?».

Россия так и осталась для Базарова загадкой, не до конца разгаданной.

Своеобразным ответом тургеневскому герою могли бы стать строки поэта, к творчеству которого мы обращаемся сегодня. Их повторяют и наши друзья, и наши враги, пытающиеся разгадать таинственную славянскую душу.

В классе всегда находятся ученики, которые могут прочитать наизусть стихи Тютчева:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить.

2. Краткое сообщение о жизненной и творческой судьбе поэта.

Учитель. Обратим внимание на даты жизни поэта - 1803-1873. О чем они могут нам сказать, особенно, если мы вспомним о другом великом русском поэте - А.С.Пушкине?

Дата рождения « прозрачна» и понятна: Тютчев не просто современник, а почти ровесник Пушкина. Поэтическую деятельность они начали практически одновременно. Литературный дебют Тютчева состоялся в 14 лет.

Вторая дата наводит на мысль, что и Пушкин мог дожить до 1870-х, а может быть, и 1880=х годов. Ведь на открытии памятника поэту в Москве были некоторые его друзья, живы были и два лицеиста: Горчаков и Комсовский. Еще раз испытываешь потрясение от мысли о преждевременности трагической гибели Пушкина.

В жизни Тютчева все было спокойнее (по крайней мере внешне), чем у Пушкина. Биография его меньше всего похожа на биографию поэта. Усадебное детство в родовом имении Овстут-Брянского уезда, учеба в Московском университете, двадцатидвухлетняя (1822 – 1844) служба за границей на скромной должности младшего секретаря русского посольства в Мюнхене, возвращение в Россию, где до конца жизни Тютчев служит в комитете иностранной цензуры. А вот его творческая биография удивительна.

Имя Тютчева – поэта в Х1Х веке открывалось трижды. Впервые поэзия Тютчева получила призвание в 1836 году. Копии стихотворений Тютчева через Вяземского и Жуковского попали в руки Пушкина. Очевидец вспоминал, « в какой восторг пришел Пушкин, когда он в первый раз увидел собрание рукописное его стихов. Он носился с ними целую неделю»(1). В третьем и четвертом номерах «Современника» появляются «Стихотворения, присланные из Германии» с подписью Ф.Т. Но, признанные в узком кругу ценителей поэзии, широкой публикой и даже критикой того времени стихотворения замечены не были.

После гибели Пушкина, а затем Лермонтова в русской поэзии наступают «сумерки». 1840-е годы - «непоэтическое время, которое ознаменовано расцветом прозы. И вдруг новый поэтический взрыв! 1850-е годы вновь можно назвать «стихотворной эпохой»: Н.Некрасов, А.Фет, Ап. Григорьев, А.К.Толстой, Я.Полонский, Ап. Майков… и другие славные поэтические имена являются олицетворением этого десятилетия.

Начинается эта стихотворная эпоха со смелого, необычного, неслыханного журналистского

«хода». В 1850 г. В журнале «Современник», редактором которого уже был Некрасов, появляются те же самые 24 стихотворения Тютчева, которые впервые увидели свет в пушкинском «Современнике». Статья «Русские второстепенные поэты», где Некрасов оговорил,что эпитет «второстепенные « употреблен им в качестве противопоставления « по степени известности» таким поэтам, как Пушкин, Лермонтов, Крылов и Жуковский, а не в смысле оценочном, относит стихотворения «Ф.Т.» « к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии».

В 1854 году И.С.Тургенев выпускает первый сборник стихотворений Тютчева (2).

Но в 1870-е гг. интерес к поэту угас. Третье открытие Тютчева состоится в новую поэтическую эпоху – эпоху серебряного века. Русские символисты (Вл. Соловьев, В. Брюсов, К. Бальмонт, Д.Мережковский) в 1890-е гг. увидели в Тютчеве предшественника поэзии наступающего ХХ века (3).

Каждая новая поэтическая эпоха так или иначе сталкивается с необходимостью заново и по-своему осмыслить создания этого уникального в истории русской литературы поэта.

II .Повторение и обобщение изученного в предыдущих классах.

Учитель. Со стихотворениями Тютчева вы начали знакомиться с первого класса. Давайте вспомним наиболее известные.

Проводится викторина, целью которой является не столько вспомнить то или другое стихотворение, но оживить в памяти образный строй лирики Тютчева, настроиться на определенную эмоциональную волну, когда чувство свободно льется, что так необходимо для восприятия поэзии.

Учитель. По поводу какого стихотворения Некрасов писал: «Читая их, чувствуешь весну, когда сам не знаешь, почему делается легко и весело на душе, как будто несколько лет свалилось с плеч»?

Ученики вспоминают стихотворение «Весенние воды».

Здесь особенно важно, чтобы ребята не только назвали стихотворение «Чародейкою Зимою», но и сумели ощутить, что обычно и проявляется в их ответах, таинственную прелесть природы, очарование новогодней ночи, от которой ждут чуда, сказочное восприятия окружающей природы. Это одна из эмоциональных «завязок» урока, которая в дальнейшем поддерживается с помощью разнообразных приемов анализа.

Учитель. В каком стихотворении Тютчев изображает победу весны над зимою, используя сказочный элемент?

Почти хором ученики вспоминают строки стихотворения «Зима недаром злится».

Учитель. Какому явлению природы Тютчев сделал признание в любви?

Называется стихотворение «Люблю грозу в началу мая…»

Учитель. Какое стихотворение имеется в виду в следующем высказывании: «Мы дивимся и восхищаемся тому, как мог аристократ, проживавший в городе и довольно долго в заграничье, почувствовать душу земли подобно истинному земледельцу- труженику, ибо предзимнее «отдыхающее» поле можно только почувствовать, а не увидеть» (4).

Учителю приходится напомнить один из шедевров поэта, к сожалению, забытый учениками: «Есть в осени первоначальной».

Учитель. Стихи Тютчева о природе прочно вошли в нашу жизнь. Кажется, нет русского человека, который бы со школьной скамьи не знал «Весенней грозы», »Весенних вод», « Чародейкою Зимою…» Для одних читателей на этом и заканчивается знакомство с поэтом, для других - названные стихи становятся началом более глубокого общения с Тютчевым (5).

Будем надеяться, что сегодняшний урок позволит нам углубить и расширить свои представления о поэте.

III. Тютчев - певец природы. Многообразные проявления жизни природы в его лирике.

Учитель. Стихотворений о природе изучено нами немало. Попробуем определить, в чем своеобразие лирики Тютчева?

Тютчев «стремится уловить душу природы, ее язык, понять и объяснить во всех ее проявлениях. Ему представляется высшим блаженством, доступным человеку, любоваться многообразными проявлениями жизни природы»(6). Какими?

Обратим внимание хотя бы на названия или первые строки стихов: «Первая встреча весны», «Весенние воды», «Летний вечер», «Осенний вечер», «Чародейкой Зимою», «Утро в горах», «Полдень Мглистый», «Ночные голоса», «Светозарный месяц», «Первая гроза», «Грохот летних бурь», «Радуга», «Дождь», «Зарницы». И времена года, и времена суток, и природные явления - все волнует поэтическое воображение Тютчева, но больше всего его привлекают «стихийные споры» природы, особенно бурь и гроз.

Мы уже вспоминали одно из самых известных стихотворений Тютчева, которое И.Аксаков назвал «майской грозовой потехой»: «Люблю грозу в начале мая». «Гармония стихийных споров»,- вот что привлекает поэта (6).

Это связано с тем, что Тютчев - поэт-мыслитель. Философскую основу его мировоззрения составляет особое отношение к природе. Страстная любовь к жизни и постоянная внутренняя тревога, обусловленная трагическим восприятием действительности; мучительная тревога, вызванная мыслью о кратковременности человеческого бытия - вот что заставляет поэта всматриваться в природу, в которой он, подобно Тургеневу (вспомните финальный пейзаж романа «Отцы и дети»), видит реальность, обладающую способностью вечно обновляться.

В иные моменты природа кажется поэту силой, сочувствующей человеку, в иные - враждебной, но чаще всего - глубоко безучастной. Отсюда, казалось бы, парадоксальное заключение:

Природа - сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Отсюда благоговейное отношение к природе («Не то, что мните вы, природа…»). Отсюда и особые взаимоотношения человека и природы: подлинное бытие имеет лишь природа в целом. Человек лишь «греза природы». Отношение к природе, которая жива сама по себе, одушевлена сама по себе приводит к излюбленному у Тютчева приему описания6 природа показана в переходные моменты своей жизни (8). Это очень хорошо видно при изображении, например, времен года.

Ученики вспоминают стихотворение «Весенние воды»:

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят.

Учитель. Какие мысли и чувства рождаются у поэта при обращении к таким моментам перехода?

Учитель. Какую мысль важно передать при выразительном чтении? (Старое еще живо, но появляется новое). Давайте разберемся в особенностях композиции. Стихотворение отчетливо делится на две части.

Чему посвящена первая часть?

Тема первой части - пробуждение природы от зимнего, уже «редеющего» сна.

В чем своеобразие изображения пробуждающейся природы?

Поэт изобразил печальную, даже мертвую природу, но в то же время он искусно рисует приметы пробуждения. Попытаемся представить «воздух», который «уж весною дышит», едва заметное колыханье мертвого в поле стебля, почти неуловимое шевеление ветвей ели. Позже в живописи импрессионисты будут искать впечатление от увиденного. Если попытаться представить изображенное, то можно увидеть, что Тютчев стремится именно к этому, подготовив читателя к развернутому олицетворению, заключающему первую часть стихотворения: «Весну послышала она, \\ И ей невольно улыбнулась…»

Тема второй части стихотворения определяется легко: пробуждение души.

Но в чем особенности изображения этого пробуждения?

Найдем образы, которые являются центральными в строфе: «Блестят и тают глыбы снега, \\Блестит лазурь, играет кровь…». Образ тающих снегов, казалось бы, непосредственно рисует «природное» таяние снегов. Но мы часто используем подобные метафоры, говоря, например: «Душа оттаяла». Таким образом, показывая уходящее старое и возникающее новое. Тютчев изображает их в своеобразном единстве. Поэт любуется борьбой старого и нового, рисует ее красоту, потому что эта слиянность как бы ограничивает враждебные силы. Показывая пробуждение природы, он использует образы из мира природы. Поразительна нерасторжимость образов обновляющейся природы и молодеющей души.

Назовите стихи, где поэт использует параллели между явлениями природы и состоянием души человека.

Ученики называют «Дума за думой, волна за волной»; «Поток сгустился и темнеет «; «Слезы людские, о слезы людские» и др.

Интересна история создания стихотворения «Слезы людские, о слезу людские», рассказанная И.Аксаковым: «Однажды, в осенний дождливый вечер, возвратясь домой на извозчичьих дрожках, весь промокший, он (Тютчев) сказал встретившей его дочери: «…Я сочинил несколько стихов», и пока его раздевали, продиктовал ей следующее прелестное стихотворение:

Слезы людские, о слезы людские…

Здесь почти нагляден для нас тот истинно поэтический процесс, которым внешнее ощущение капель чистого осеннего дождя, лившего на поэта, пройдя сквозь его душу, претворяется в ощущение слез и облекается в звуки, которые, сколько словами, столько же самой музыкальностью своей, воспроизводят и впечатление дождливой осени, и образ плачущего людского горя… И все это в шести строчках!» (9).

Сила эмоционального впечатления, производимого на нас стихами Тютчева о природе велика, потому что он мастерски владел умением создавать картины природы. По мнению Некрасова, «пейзаж в стихах» «представляет самый трудный род поэтических произведений», т.к. требует от художника умения «двумя-тремя чертами» вызвать в воображении читателя описываемую картину (10). Тютчев « в совершенстве владеет этим искусством». Как же он этого добивается? Заглянем в творческую лабораторию поэта.

Учащимся предлагаются карточки с отпечатанной первой частью стихотворения «Фонтан». Эпитеты пропущены. Дается время, чтобы вставить их. Ученики должны обосновать свой выбор. Эта творческая работа не только чрезвычайно интересна для учащихся, но весьма полезна. Активизируя их ум, эмоции, она в то же время дает наглядное и «прочувствованное» представление о целостности всей системы художественно-изобразительных средств, о их взаимосвязи, точности и в то же время свежести каждого образа.

«Смотри, как облаком…» Эпитеты, найденные старшеклассниками, в лучшем случае совпадают по рифме и ритму. Чаще всего они предлагают «большим», »седым» и т.п. При проверке увидим, почему такой неожиданный ‘эпитет будет употреблен поэтом: «облаком живым». Ведь действительно, Тютчев рисует массу движущейся воды, фонтан «клубится», отсюда ощущение, что он « живой», »сияющий». Неожиданным явится и эпитет к слову «дым» «влажный». Но услышав его, опять изумляемся конкретности образа: ведь иначе не передать ощущение влаги на руках, на лице, на волосах, которое появляется возле фонтана. Очень важно поработать над эпитетом «высоты заветной», чтобы понять неудержимое стремление фонтана к желанной высоте, достичь которой он не в состоянии, и падает, »пылью огнецветной» назад, на землю.

Учитель. Что же дает нам, читателям, такой продуманный отбор эпитетов? Зримую, живописную картину.

Теперь прочитаем все стихотворение в целом. Какой смысл в этом стихотворении приобретает живописное описание фонтана?

В данном стихотворении живописной картиной неиссякаемой струи, всякий раз низвергаемой с высоты «незримо-роковой дланью», напоминает Тютчев о силе и одновременно ограниченности человеческого разума. Наглядно показана чисто философская диалектика соотношения стремления человеческого ума к абсолютному знанию и «роковой» невозможности его осуществления. Для поэта сущность мира - столкновение, противоречие, конфликт. Он наблюдает их повсюду: в природе, в движении истории, в человеческой душе. Но природа всегда оказывается для него неисчерпаемой, потому что, даря человеку долю правды о себе, она остается таинственной и загадочной и загадочной, «сфинксом». Для передачи этих чувств, мыслей и использует Тютчев свой возлюбленный прием «образного параллелизма». Причем не всегда эта параллель обнаруживается явно. Иногда граница между явлениями природы и состоянием души как бы стирается, исчезает, одно неприметно переходит в другое.

Учитель. Какое настроение создается при чтении?

Попробуйте подобрать цветовую гамму, чтобы передать это настроение.

Учащиеся отмечают, что поэт описывает природу в ее осеннем праздничном убранстве. Ее «умильная таинственная прелесть» наложила свой мягкий умиротворяющий отпечаток на интонацию стихотворения. Основная цветовая гамма = светлые, слегка желтоватые краски, а по этому светлому полю - мазки яркого черного, багряного, желтого и т.п. - цвета, которые помогают передать, как тревожными нотами в стихотворении врываются слова о «зловещем блеске и пестроте дерев», о порывистом холодном ветре, предвещающем природе «ущерб, изнеможенье».

Учитель. Стихотворение не просто показывает определенное состояние природы. Найдите сравнение, которое является его основой.

Учащиеся видят, что «кроткая улыбка» увядающей природы сравнивается со «стыдливостью страданья», которое проявляется в «разумном» существе. Отмечаем нерасторжимое диалектическое единство составления человека и природы, которое так мастерски передает поэт.

Учитель. В народном сознании живет благоговейное и трепетное отношение к стихийным силам природы, и чем загадочнее эти силы, тем больше родственная связь и больше желание продлить такую «загадочность» (11). Загадочность сил природы и связи с ними человеческой жизни Тютчев показывает с помощью «свернутого сравнения».

Прослушивание стихотворения «Что ты клонишь над водами…».

Учитель. Что вы представляете, читая эти стихи? Какое состояние ивы и струи передано в стихотворении?

Говоря о своих представлениях, десятиклассники могут нарисовать картину, передающую реальное описание природы: яркий солнечный день, стремительный, искрящийся поток воды, весело бегущий по камешкам, извивающийся и холодный. Над водой склонилась плакучая ива, которая каждой веточкой («жадными устами») тянется к струе. Она несчастна. Склонившись «дрожащими листами»,она пытается «пробиться» к струе, каждый лист ее томится, трепещет. Но у струи иной характер. Она весела, беззаботна, капризна и … безжалостна.

Учитель. В реальной картине природы без труда угадывается и символический подтекст, поэтому легко можно представить и другие образы, например, мудрого старца, скорбящего об уходящей жизни, хотя чаще всего в воображении рисуется образ несчастной девушки (вспомним, что в народной поэзии образ плакучей ивы соотносится с женским образом) и легкомысленного молодого человека, не обращающего внимания на страдания подруги. В связи с разнообразным толкованием символических образов можно вспомнить слова Тютчева по поводу стихотворения Я.П.Полонского «Утес», которое при своем появлении вызвало различные толки: «Прочтя это стихотворение, всякий вложит в него свою собственную мысль, смотря по настроению = а это едва ли не верно…»(12). Такой анализ стихотворения достаточно убедительно показывает, почему символисты восприняли Тютчева как предшественника своей поэзии.

Завершается анализ стихотворения прослушиванием романса в исполнении В.Агафонова и вопросом: почему стихотворение Тютчева « Что ты клонишь над водами…» напомнило Некрасову стихотворение М.Ю.Лермонтова «Парус»?

Учитель. В чем же особенность лирики природы в творчестве Тютчева?

Домашнее задание. Проанализировать одно (по выбору) стихотворение Тютчева, в котором используется прием образного параллелизма.

Примечания

1.Цит. по ст.: Пигарев К.Ф. Ф.И.Тютчев и его поэтическое наследие \\ Тютчев Ф.И Соч. В 2т.М.,1984 .Т.1.С.8.

2.См.: Кожинов В. О поэтической эпохе 1850-х гг. \\ Русская литература. Л.,1969. № 3.

3.См.: Кошелев В. Легенда о Тютчеве \\ Литература в школе. М.,!998.№1. С.41.

4. Кузин Н. Вещая муза лирика \\ Литература. М.,1997. №33.С.6.

5. Пигарев К. Ф.И.Тютчев и его время. М., 1978. С.244.

6. Брюсов В. Ф.И. Тютчев. Смысл творчества \\Брюсов В. Соч. В 2 т. М.,1987.Т.2.С.220.

7. Пигарев К . Ф.И.Тютчев и его время. С.214.

8. Брюсов В. Ф.И. Тютчев. С.230.

9.Цит. по кн.: Кошелев В.А. Легенда о Тютчеве. С.36.

10. Пигарев К. Ф.И.Тютчев и его время. С.239.

11. Кузин Н. Вещая муза лирика. С.6.

12. Пигарев К. Ф.И.Тютчев и его время. С.238.

(1 вариант)

Центральной темой творчества Федора Ивановича Тютчева, впервые в истории русской литературы, являются "предельные основания бытия", общественные вопросы мироустройства. Лирический герой его поэзии не считается выразителем какой-то обусловленной философской теории, он всего-навсего задается "проклятыми", не располагающими ответами вопросами: что есть человек? Для чего он заброшен в мир? Для чего сотворена сама природа? В чем загадка природного бытия? Трагическое чувство бесперспективности мировоззренческого поиска сыскало отражение в известном тютчевском четверостишии:

Природа - сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Ф. И. Тютчев, на мой взгляд, был одним из наиболее проницательных в русской литературе поэтов-философов. Его стихи нельзя назвать лирикой в чистом виде, потому что в них выражаются не просто чувства лирического героя, но, прежде всего, философская система автора-мыслителя. Поэт "нуждается в извлечении из мира всего соответствующего своей натуре". В философских поэтических произведениях Федора Тютчева, в отличие от философских трактатов, присутствует не развитие мысли, не развернутая аргументация, ее подтверждающая, а ее обозначение, декларирование идеи, которая выражается словом в поэзии, то есть дается комплекс мыслей в переживании, в эмоциональных, художественных, "ощутительных" образах. Содержание бытия открывается непосредственно через образы.

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

В ряде тютчевских стихов природа действительно одушевлена: ручьи "гласят" и "предвещают", родник "шепчет", вершины берез "бредят", море "ходит" и "дышит", поле "отдыхает". С другой стороны, автор говорит о глухоте природы к мольбам своих детей, о ее равнодушии как к смерти человека, так и к его страданиям и страстям.

Сравним стихотворение Тютчева "От жизни той, что бушевала здесь…" с философской элегией Пушкина "Вновь я посетил…". Как и Тютчев, Пушкин пишет о неумолимом беге отведенного человеку времени ("…много переменилось в жизни для меня", "…сам… переменился я"), о величественной неспешности природы ("…кажется, вечор еще бродил я в этих рощах"). Но у Пушкина с образами деревьев связывается идея преемственности поколений и, связанная с ней, идея бессмертия всякого бытия - и природного, и человеческого: как дерево продолжает себя в других деревьях ("младая роща", "зеленая семья" теснится близ "устарелых" корней сосен), так и человек не умирает в своих потомках. Отсюда философский оптимизм заключительной части стихотворения:

Здравствуй, племя

Младое, незнакомое! не я

Увижу твой могучий, поздний возраст…

Тютчевские деревья олицетворяют бесстрастность, самодостаточность природы, ее равнодушие к духовной жизни людей:

Красуются, шумят, - и нет им дела,

Чей прах, чью память роют корни их.

Природа не просто лишена души, памяти, любви - она, по Тютчеву, превыше и души, и любви, и памяти, и человека, как творец превыше своего творения:

…перед ней мы смутно сознаем

Себя самих - лишь грезою природы.

Здесь, как и в ряде других стихотворений, звучит мотив бездны (хаоса) - один из ключевых мотивов тютчевской лирики. В стихотворении "От жизни той, что бушевала здесь…" бездна мыслится как одна из частей или одна из функций физического мира. С жутковатой иронией пишет поэт:

Природа знать не знает о былом…

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепомогающей и миротворной бездной.

В творческом наследии Тютчева есть немало светлых и радостных стихотворений, в которых выражены благоговейные, восторженные чувства, вызванные красотой мира ("Весна", "Летний вечер", "Утро в горах", "Нет, моего к тебе пристрастья…", "Зима недаром злится…"). Такова знаменитая "Весенняя гроза", наполненная торжествующими интонациями, ликующим звучанием симфонии красок и звуков, энергией обновления жизни:

Гремят раскаты молодые,

Вот дождик брызнул, пыль летит,

Повисли перлы дождевые,

И солнце нити золотит.

Однако бытие человека в мире, бытие самой природы воспринимаются поэтом как пролог к неотвратимой катастрофе. Отсюда трагизм звучания таких стихотворений поэта, как "Видение", "Бессонница", "Как океан объемлет шар земной". В "Бессоннице" Тютчев рисует образ времени. В начале стихотворения "часов однообразный бой" осмыслен как "глухие стенания" времени, как его язык, "равно чужой и внятный каждому"; в конце - как "металла голос погребальный". Напоминание о неумолимом движении времени заставляет человека увидеть себя (и человечество в целом) стоящим "на краю земли", ощущать свое бытийное одиночество в мире ("…мы… покинуты на нас самих").

Настоящее значение хаоса в лирике Ф. И. Тютчева - это опасность уничтожения, пропасть, через которую нужно пройти для достижения абсолютного слияния с мирозданием. Хандра, овладевающая при встрече с неясными проявлениями хаоса - уныние и страх смерти, ужас перед уничтожением, но и в преодолении их достигается блаженство. В лирике Ф. И. Тютчева образно сформулировано размышление о том, что стихия беспорядка дозволяет нам, соприкасаясь с нею, постигнуть всю глубину бездны, отгораживающей нас от поистине вселенского бытия, мысль, что зло и грех не считаются антитезами добра и святости - это всего-навсего этапы к постижению истины. Противопоставление хаоса и совершенного начала мироздания поэт находит не в образах "дня и ночи", а в образах безмолвия, успокоения. Зной, мятежность и столкновение их с тишиной, умиротворенностью - это столкновение влекущей и буйной красоты жизни со спокойной и ясной красотой бессилия и умирания. Следовательно, хаос - воплощение преодоления всего земного и тленного. Значит, в лирике Ф. И. Тютчева, "самой ночной души русской поэзии", раскрывается нам девственная красота божественного мира, объемлющего собой все сущее - живое и мертвое, беспорядок и гармонию, в битве между которыми и течет "злая жизнь с ее мятежным жаром":

Ущерб, изнеможенье, и на всем

Та кроткая улыбка увядания,

Что в существе разумном мы зовем

Возвышенной стыдливостью страдания.

(2 вариант)

Тютчев, как и большая часть русского общества 20-х гг. XIX в., проявлял интерес к классической немецкой философии, в частности – к философии Шеллинга. От этого увлечения появились в лирике Тютчева мотивы соединения частного с общим, сопоставление души и космоса (в стихотворении "Тени сизые смесились…" можно увидеть такую строчку: "Все во мне и я во всем").

Тютчев – прежде всего, лирик, причем романтико-философского направления. Он принципиально не допускал социальности в своих стихотворениях, и потому так много внимания уделяется в них размышлениям о "вечных вопросах". Основой его лирики можно считать понимание мира как сочетания гармонии и хаоса. Из этой системы (гармония-хаос) можно выделить мотив жизни и смерти, в частности, очень интересовал поэта вопрос о бессмертии. По Тютчеву, бессмертие даровано лишь богам, "бессмертье их чуждо труда и тревоги" ("Два голоса"), смертным же суждена борьба. Лишь тот из смертных, "кто посетил сей мир в его минуты роковые", кто стал свидетелем "высоких зрелищ", может быть допущен в божественный совет и стать бессмертным ("Цицерон").

Что же останется после них, борцов, на земле? О людской памяти Тютчев умалчивает, но делает акцент на том, что природа равнодушна абсолютно ко всем (что является важным мотивом философской лирики Тютчева).

Природа знает не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаем

Себя самих – лишь грезою природы.

("От жизни той, что бушевала здесь…")

Вообще о природе у Тютчева стоит сказать отдельно. В каждом из стихотворений она присутствует в том или ином виде, но, в основном, является не пассивным пейзажем, а живой, действующей силой. Часто сила эта направлена против человека (или, как говорилось выше, равнодушна к нему). Тютчев указывает на беспомощность человека перед природой:

Пред стихийной вражьей силой

Молча, руки опустя,

Человек стоит уныло,

Беспомощное дитя.

("Пожары")

Для природы буйство – нормальное состояние, человеку же оно несет смерть. Примечательно то, что в вышеуказанном стихотворении человек стоит "молча, руки опустя", - это доказывает, что он ничего не может, стихия природы ему неподвластна, а то, с чем человек справиться не может, для него – хаос. Поэтому, даже когда природа сама по себе гармонична, есть "созвучье полное в природе" ("Певучесть есть в морских волнах…"), он оказывается с природой не в ладу.

Но природу Тютчева рассматривает и с другой стороны. По его мнению, ее явления, движения, происходящие в ней, как ничто другое подходят для выражения собственных чувств (нельзя не заметить в таком понимании отношений человека с природой типичного принципа романтизма).

Так, в любовной лирике можно отметить следующую особенность: Тютчев видит сходство между некоторыми моментами в жизни и какими-то событиями в природе. Например, встреча с бывшей возлюбленной, пробудившая прежние чувства, уподоблена у Тютчева дням поздней осени, "когда повеет вдруг весною" ("КБ"). Характерно для Тютчева и полное отождествление природных явлений (в том числе – времени суток) с тем или иным чувством или чем-то, имеющим отношение к человеку в целом. В стихотворении "Последняя любовь" поэт приравнивает "любовь последнюю" к "заре вечерней", в стихотворении "Я очи знал…" видит в очах "волшебную, страстную ночь". Кроме того, тютчевская любовная лирика примечательна тем, что в ней тоже просвечивает мотив гармонии и хаоса. О первой уже было сказано (чувства, страсти порождают жизнь), а хаос – в разрушительности страстей, как, например, в стихотворении "О, как убийственно мы любим…".

В гармонии или хаосе, человек обречен на одиночество, что, впрочем, не гнетет его. У Тютчева присутствует популярный мотив "человек и общество", но противопоставление это принимает не привычный социальный смысл. Непонимание у Тютчева обусловлено тем, что "чужая душа потемки", чувства другого, по мнению поэта, нельзя увидеть. Причина одна: "Мысль изреченная есть ложь" (эта идея перефразирована многими поэтами-романтиками, как, например, Жуковским: "И лишь молчание понятно говорит"). Эта строка – из стихотворения "Silentium!", ставшего своеобразным гимном одиночеству.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Тютчев пропагандирует молчание, замыкание на себе, в своем роде эгоцентризм. По его мнению, человек должен уметь "жить в себе самом":

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум, –

И этот внутренний мир противопоставлен внешнему, "наружному шуму". Думается, это стихотворение можно сопоставить, в целом, с особенностью творчества Тютчева: поэт, как уже отмечалось, принципиально не обращал внимания в своих стихотворениях на социальные темы, во-первых, а во-вторых, писал он для себя, и ему было не важно, читают его или нет. Вероятно, поэтому его стихотворения столь глубоки и наполнены философскими рассуждениями.