Анализируя «Мертвые души» Гоголя, Белинский отмечал «глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность» поэмы, субъективность, которая не допускает автора «с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу...».

Гоголь не случайно считал свое произведение поэмой. Тем самым писатель подчеркивал широту и эпичность повествования, значение в нем лирического начала. То же самое отмечал и критик К. Аксаков, увидевший в поэме «древний, гомеровский эпос». «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины... Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним», — писал критик.

Эпичность повествования, внутренний лиризм — все это явилось следствием творческих замыслов Гоголя. Известно, что писатель планировал создание большой поэмы, подобной «Божественной комедии» Данте. Первая часть (1 том) ее должна была соответствовать «Аду», вторая (2 том) — «Чистилищу», третья (3 том) — «Раю». Писатель думал о возможности духовного возрождения Чичикова, о появлении в поэме персонажей, воплотивших «несметное богатство русского духа» — «мужа, одаренного божескими доблестями», «чудной русской девицы». Все это придавало повествованию особый, глубинный лиризм.

Лирические отступления в поэме весьма разнообразны по своей тематике, пафосу и настроениям. Так, описывая путешествие Чичикова, писатель обращает наше внимание на множество деталей, как нельзя лучше характеризующих быт российской губернии. Например, гостиница, в которой остановился герой, была «известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов».

«Общая зала», куда отправляется Чичиков, хорошо известна всякому проезжающему: «те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма», «та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам», «те же картины во всю стену, писанные масляными красками».

Описывая губернаторскую вечеринку, Гоголь рассуждает о двух типах чиновников: «толстых» и «тоненьких». «Тоненькие» в авторском представлении — щеголи и франты, увивающиеся возле дам. Они нередко склонны к мотовству: «у тоненького за три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард». Толстые же порой не слишком привлекательны, но зато «основательны и практичны»: они никогда «не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко...». Толстые чиновники — «истинные столпы общества»: «послуживши богу и государю», они оставляют службу и делаются славными русскими барами, помещиками. В описании этом очевидна авторская сатира: Гоголь прекрасно представляет, какова была эта «чиновничья служба», принесшая человеку «всеобщее уважение».

Часто автор сопровождает повествование общими ироническими замечаниями. Например, рассказывая о Петрушке и Селифане, Гоголь замечает, что ему неудобно занимать читателя людьми низкого класса. И далее: «Таков уж русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений».

В лирических отступлениях Гоголь рассуждает и о литературе, о писательском труде, о различных художественных стилях. В этих рассуждениях тоже присутствует авторская ирония, угадывается скрытая полемика писателя-реалиста с романтизмом.

Так, изображая характер Манилова, Гоголь иронически замечает, что гораздо легче изображать характеры большого размера, щедро бросая краски на полотно: «черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов...». Но гораздо труднее описывать не романтических героев, а обычных людей, «которые с вида очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей».

В другом месте Гоголь рассуждает о двух типах писателей, имея в виду писателя-романтика и писателя-реалиста, сатирика. «Завиден прекрасный удел» первого, предпочитающего описывать характеры возвышенные, являющие «высокое достоинство человека». Но не такова судьба второго, «дерзнувшего вызвать наружу всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога». «Сурово его поприще», и не избежать ему современного суда, считающего произведения его «оскорблением человечества». Несомненно, что Гоголь говорит здесь и о собственной судьбе.

Сатирически описывает Гоголь жизненный уклад русских помещиков. Так, рассказывая о времяпрепровождении Манилова и его супруги, Гоголь как бы мимоходом замечает: «Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? ...Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо».

В главе, посвященной Коробочке, писатель рассуждает о «необыкновенном умении» русского человека общаться с окружающими. И здесь звучит откровенная авторская ирония. Отметив достаточно бесцеремонное обращение Чичикова с Коробочкой, Гоголь замечает, что русский человек перегнал иностранца в умении общаться: «пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения». Причем характер этого общения зависит от размеров состояния собеседника: «у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...».

В главе о Ноздреве Гоголь касается той же темы «русского общения», однако в другом, более позитивном, аспекте ее. Здесь писатель отмечает своеобразие нрава русского человека, его добродушие, отходчивость, незлобивость.

Характер Ноздрева вполне узнаваем — это «разбитной малый», лихач, кутила, игрок и дебошир. Он имеет обыкновение плутовать во время игры в карты, за что его неоднократно поколачивают. «И что всего страннее, — замечает Гоголь, — что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался, как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего».

В авторских отступлениях писатель рассуждает и о российском дворянском сословии, показывает, насколько далеки эти люди от всего русского, национального: от них «не услышишь ни одного порядочного русского слова», зато французскими, немецкими, английскими «наделят в таком количестве, что и не захочешь». Высшее общество поклоняется всему иностранному, забыв свои исконные традиции, обычаи. Интерес этих людей к национальной культуре ограничивается постройкой на даче «избы в русском вкусе». В этом лирическом отступлении очевидна авторская сатира. Гоголь здесь призывает соотечественников быть патриотами своей страны, любить и уважать родной язык, обычаи и традиции.

Но основная тема лирических отступлений в поэме — это тема России и русского народа. Здесь голос автора становится взволнованным, тон — патетическим, ирония и сатира отступают на задний план.

В пятой главе Гоголь прославляет «живой и бойкий русский ум», необыкновенную талантливость народа, «метко сказанное русское слово». Чичиков, расспрашивая встреченного им мужика о Плюшкине, получает исчерпывающий ответ: «...заплатанной, заплатанной! — воскликнул мужик. Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре...». «Выражается сильно российский народ! — восклицает Гоголь, — и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою й на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света».

Очень важен в лирических отступлениях образ дороги, проходящий через все произведение. Тема дороги появляется уже во второй главе, в описании поездки Чичикова в имение Манилова: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор». В данном случае картина эта — фон, на котором происходит действие. Это типичный российский пейзаж.

В пятой главе дорога напоминает писателю о радостях и горестях человеческой жизни: «Везде, поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки...»

В главе о Плюшкине Гоголь рассуждает о восприимчивости людей различного возраста к жизненным впечатлениям. Писатель здесь описывает свои детские и юношеские чувства, связанные с дорогой, с путешествием, когда все окружающее вызывало в нем живой интерес и любопытство. А затем Гоголь сравнивает впечатления эти со своим теперешним равнодушием, охлаждением к явлениям жизни. Авторское размышление завершается здесь грустным восклицанием: «О моя юность! о моя свежесть!»

Это размышление автора незаметно переходит в мысль о том, как с возрастом может измениться характер человека, его внутренний облик. Гоголь говорит о том, как может измениться человек в старости, до какой «ничтожности, мелочности, гадости» может он дойти.

Оба авторских отступления здесь перекликаются с образом Плюшкина, с историей его жизни. И поэтому заканчивается гоголевская мысль искренним, взволнованным призывом к читателям сохранить в себе то лучшее, что свойственно юности: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»

Заканчивается первый том «Мертвых душ» описанием стремительно летящей вперед тройки, которое является настоящим апофеозом России и русского характера: «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Черт побери все!» — его ли душе не любить ее? ...Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, по-стораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Таким образом, лирические отступления в поэме разнообразны. Это и сатирические зарисовки Гоголя, и картины российского быта, и рассуждения писателя о литературе, и иронические наблюдения над психологией русского человека, особенностями русской жизни, и патетические мысли о будущем страны, о талантливости русского народа, о широте русской души.

Анализируя «Мертвые души» Гоголя, Белинский отмечал «глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность» поэмы, субъективность, которая не допускает автора «с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу...».

Гоголь не случайно считал свое произведение поэмой. Тем самым писатель подчеркивал широту и эпичность повествования, значение в нем лирического начала. То же самое отмечал и критик К. Аксаков, увидевший в поэме «древний, гомеровский эпос». «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины... Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним», — писал критик.

Эпичность повествования, внутренний лиризм — все это явилось следствием творческих замыслов Гоголя. Известно, что писатель планировал создание большой поэмы, подобной «Божественной комедии» Данте. Первая часть (1 том) ее должна была соответствовать «Аду», вторая (2 том) — «Чистилищу», третья (3 том) — «Раю». Писатель думал о возможности духовного возрождения Чичикова, о появлении в поэме персонажей, воплотивших «несметное богатство русского духа» — «мужа, одаренного божескими доблестями», «чудной русской девицы». Все это придавало повествованию особый, глубинный лиризм.

Лирические отступления в поэме весьма разнообразны по своей тематике, пафосу и настроениям. Так, описывая путешествие Чичикова, писатель обращает наше внимание на множество деталей, как нельзя лучше характеризующих быт российской губернии. Например, гостиница, в которой остановился герой, была «известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов».

«Общая зала», куда отправляется Чичиков, хорошо известна всякому проезжающему: «те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма», «та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам», «те же картины во всю стену, писанные масляными красками».

Описывая губернаторскую вечеринку, Гоголь рассуждает о двух типах чиновников: «толстых» и «тоненьких». «Тоненькие» в авторском представлении — щеголи и франты, увивающиеся возле дам. Они нередко склонны к мотовству: «у тоненького за три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард». Толстые же порой не слишком привлекательны, но зато «основательны и практичны»: они никогда «не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко...». Толстые чиновники — «истинные столпы общества»: «послуживши богу и государю», они оставляют службу и делаются славными русскими барами, помещиками. В описании этом очевидна авторская сатира: Гоголь прекрасно представляет, какова была эта «чиновничья служба», принесшая человеку «всеобщее уважение».

Часто автор сопровождает повествование общими ироническими замечаниями. Например, рассказывая о Петрушке и Селифане, Гоголь замечает, что ему неудобно занимать читателя людьми низкого класса. И далее: «Таков уж русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений».

В лирических отступлениях Гоголь рассуждает и о литературе, о писательском труде, о различных художественных стилях. В этих рассуждениях тоже присутствует авторская ирония, угадывается скрытая полемика писателя-реалиста с романтизмом.

Так, изображая характер Манилова, Гоголь иронически замечает, что гораздо легче изображать характеры большого размера, щедро бросая краски на полотно: «черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов...». Но гораздо труднее описывать не романтических героев, а обычных людей, «которые с вида очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей».

В другом месте Гоголь рассуждает о двух типах писателей, имея в виду писателя-романтика и писателя-реалиста, сатирика. «Завиден прекрасный удел» первого, предпочитающего описывать характеры возвышенные, являющие «высокое достоинство человека». Но не такова судьба второго, «дерзнувшего вызвать наружу всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога». «Сурово его поприще», и не избежать ему современного суда, считающего произведения его «оскорблением человечества». Несомненно, что Гоголь говорит здесь и о собственной судьбе.

Сатирически описывает Гоголь жизненный уклад русских помещиков. Так, рассказывая о времяпрепровождении Манилова и его супруги, Гоголь как бы мимоходом замечает: «Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? ...Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо».

В главе, посвященной Коробочке, писатель рассуждает о «необыкновенном умении» русского человека общаться с окружающими. И здесь звучит откровенная авторская ирония. Отметив достаточно бесцеремонное обращение Чичикова с Коробочкой, Гоголь замечает, что русский человек перегнал иностранца в умении общаться: «пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения». Причем характер этого общения зависит от размеров состояния собеседника: «у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...».

В главе о Ноздреве Гоголь касается той же темы «русского общения», однако в другом, более позитивном, аспекте ее. Здесь писатель отмечает своеобразие нрава русского человека, его добродушие, отходчивость, незлобивость.

Характер Ноздрева вполне узнаваем — это «разбитной малый», лихач, кутила, игрок и дебошир. Он имеет обыкновение плутовать во время игры в карты, за что его неоднократно поколачивают. «И что всего страннее, — замечает Гоголь, — что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался, как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего».

В авторских отступлениях писатель рассуждает и о российском дворянском сословии, показывает, насколько далеки эти люди от всего русского, национального: от них «не услышишь ни одного порядочного русского слова», зато французскими, немецкими, английскими «наделят в таком количестве, что и не захочешь». Высшее общество поклоняется всему иностранному, забыв свои исконные традиции, обычаи. Интерес этих людей к национальной культуре ограничивается постройкой на даче «избы в русском вкусе». В этом лирическом отступлении очевидна авторская сатира. Гоголь здесь призывает соотечественников быть патриотами своей страны, любить и уважать родной язык, обычаи и традиции.

Но основная тема лирических отступлений в поэме — это тема России и русского народа. Здесь голос автора становится взволнованным, тон — патетическим, ирония и сатира отступают на задний план.

В пятой главе Гоголь прославляет «живой и бойкий русский ум», необыкновенную талантливость народа, «метко сказанное русское слово». Чичиков, расспрашивая встреченного им мужика о Плюшкине, получает исчерпывающий ответ: «...заплатанной, заплатанной! — воскликнул мужик. Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре...». «Выражается сильно российский народ! — восклицает Гоголь, — и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою й на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света».

Очень важен в лирических отступлениях образ дороги, проходящий через все произведение. Тема дороги появляется уже во второй главе, в описании поездки Чичикова в имение Манилова: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор». В данном случае картина эта — фон, на котором происходит действие. Это типичный российский пейзаж.

В пятой главе дорога напоминает писателю о радостях и горестях человеческой жизни: «Везде, поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки...»

В главе о Плюшкине Гоголь рассуждает о восприимчивости людей различного возраста к жизненным впечатлениям. Писатель здесь описывает свои детские и юношеские чувства, связанные с дорогой, с путешествием, когда все окружающее вызывало в нем живой интерес и любопытство. А затем Гоголь сравнивает впечатления эти со своим теперешним равнодушием, охлаждением к явлениям жизни. Авторское размышление завершается здесь грустным восклицанием: «О моя юность! о моя свежесть!»

Это размышление автора незаметно переходит в мысль о том, как с возрастом может измениться характер человека, его внутренний облик. Гоголь говорит о том, как может измениться человек в старости, до какой «ничтожности, мелочности, гадости» может он дойти.

Оба авторских отступления здесь перекликаются с образом Плюшкина, с историей его жизни. И поэтому заканчивается гоголевская мысль искренним, взволнованным призывом к читателям сохранить в себе то лучшее, что свойственно юности: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»

Заканчивается первый том «Мертвых душ» описанием стремительно летящей вперед тройки, которое является настоящим апофеозом России и русского характера: «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Черт побери все!» — его ли душе не любить ее? ...Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, по-стораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Таким образом, лирические отступления в поэме разнообразны. Это и сатирические зарисовки Гоголя, и картины российского быта, и рассуждения писателя о литературе, и иронические наблюдения над психологией русского человека, особенностями русской жизни, и патетические мысли о будущем страны, о талантливости русского народа, о широте русской души.

При каждом слове поэмы чита­тель может говорить: «Здесь рус­ский дух, здесь Русью пахнет!» Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений...

В. Г. Белинский

Я знаю; если я сейчас раскрою «Мертвые души» наугад, то томик привычно раскроется на 231 странице...

«Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая не­постижимая связь таится между нами? Что гля­дишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, об­ратило на меня полные ожидания очи?.. И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое гряду­щими дождями, и онемела мысль пред твоим про­странством. Что пророчит сей необъятный про­стор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредель­ной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развер­нуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: У! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!» Это - любимое. Сто раз прочитанное и перечитанное. Поэтому томик всегда сам раскрывается на 231 странице...

Почему именно это? Почему не такое: «Эх, тройка!..» Или: «Боже, как ты хороша подчас, да­лекая, далекая дорога!» Или... Нет, все-таки это. Вот он. Гоголь, объятый «могучим пространством» Руси, что «страшною силою» отразилось в его глубине... А какую же глубину дал бессмерт­ный писатель словам, в которых отразилась вся его «сверкающая, чудная, незнакомая земле даль...». Это и есть та «непостижимая связь» между талантом и землей, взрастившей этот та­лант.

«В «Мертвых душах» везде ощущаемо и ося­заемо проступает его субъективность... которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем... которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вды­хать душу живу... Преобладание субъективности, проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и осве­жительными волнами охватывает душу читате­ля...» (В. Г. Белинский).

Читая лирические отступления (да и не только их, а всю поэму) в первый раз, не зная имени ав­тора, с уверенностью скажешь: «Писал русский». Какие точные выражения, само построение фраз, глубокое и обширное знание земли, о какой пи­шешь! Истинно русская (плавная, немного с грус­тью, богатая самыми тонкими оттенками настро­ения) поэзия. Надо быть поэтом, каким был Гоголь, чтобы написать такую поэму в прозе! В «Мертвых душах» Гоголь стал «русским нацио­нальным поэтом во всем пространстве этого слова» (В. Г. Белинский).

Поэт? Поэма? Да. Поэт. И поэма. Гоголь не зря назвал свое детище поэмой. Ни в рассказе, ни в повести, ни в романе автор не может так свободно вторгаться своим «я» в ход повествования.

Отступления в «Мертвых душах» представля­ют большую ценность. Ценны они своей высокохудожественностью, предельностью самовыра­жения автора, уместностью в том или ином кон­тексте.

Гоголь иронически рассуждает о «толстых» и «тонких» представителях дворянства, о «господах большой руки» и «господах средней руки», гово­рит о русском слове и русской песне. Все это тонко и умело вплетается в сюжет произведения.

Помните начало шестой главы? «Прежде, давно, в лета моей юности...» Помните: «... О моя юность! о моя свежесть!»? А через несколько стра­ниц: «У одного из строений Чичиков скоро заме­тил какую-то фигуру... Платье на ней было совер­шенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят де­ревенские дворовые бабы, только один голос пока­зался ему несколько сиплым для женщины». Ба, да это же Плюшкин! Ну и убого же выглядит эта «прореха на человечестве» на фоне такого лири­ческого отрывка!

А между двумя прекрасными отступлениями («Русь! Русь! Вижу тебя...» и «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!»), что в начале одиннадцатой главы, кошмарным диссонансом звучит: «Держи, держи, дурак!» - кричал Чичиков Селифану. «Вот я тебя пала­шом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. - Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!»

Пошлость, пустота, низость жизни еще четче вырисовываются на фоне возвышенных лиричес­ких строк. Этот прием контраста применен Гого­лем с большим мастерством. Благодаря такому резкому противопоставлению мы лучше уясняем мерзкие черты героев «Мертвых душ».

Такова роль лирических отступлений в компо­зиции поэмы.

Но самое главное то, что в лирических отступ­лениях выражаются многие взгляды автора на искусство, отношения между людьми. Из этих коро­теньких отрывков можно вынести столько душев­ного тепла, столько любви к родному народу и всему, им созданному, столько умного и нужного, сколько не вынесешь из некоторых многотомных романов.

Гоголь вытащил на страницы книги «всю страшную, потрясающую тину мелочей, всю глу­бину повседневных характеров...». Гоголь креп­кою силою неумолимого резца выставил выпукло и ярко на всенародное обозрение скучные, пош­лые мелочи жизни и высмеял их должным обра­зом.

А вот - дорога. Такая, какой рисует ее Гоголь:

«Ясный день, осенние листья, холодный воздух... покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тес­ней и уютней прижмемся к углу!.. Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выноси­ла и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувство­валось дивных впечатлений...» Честное слово, так и тянет собраться и отправиться в дорогу. Но те­перь путешествуют немного иначе: поездом, само­летом, автомобилем. Только мелькали бы перед глазами степи, леса, города, полустанки, сверкаю­щие под солнцем облака. Широка страна наша, есть на что поглядеть!

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?..» Несется Русь, вечно движет­ся к лучшему. Она уже прекрасна, Русь, но есть ли предел у лучшего, есть ли предел у мечты че­ловеческой? И знакома ли нам теперь эта «незна­комая земле даль»? Во многом знакома. Но много еще у нее далеко впереди, чего уже мы не увидим.

Невозможно разобрать каждое лирическое от­ступление в отдельности, невозможно в коротком сочинении дать оценку каждому отрывку: в «Мертвых душах» множество и больших, и не­многословных авторских отступлений, оценок, за­мечаний, каждое из которых требует и заслужи­вает особого внимания. Множество тем в них затронуто. Но общим является то, что из каждого отступления мы видим одну из черт дорогого нашей памяти писателя, в результате чего получа­ем возможность нарисовать образ истинного гума­ниста, писателя-патриота.

“Мертвые души” – лиро-эпическое произведение – поэма в прозе, которая объединяет в себе два начала: эпическое и лирическое. Первый принцип воплощается в замысле автора нарисовать “всю Русь”, а второй – в лирических отступлениях автора, связанных с его замыслом, составляющих неотъемлемую часть произведения.

Эпическое повествование в “Мертвых душах” то и дело прерывается лирическими монологами автора, оценивающего поведение персонажа или размышляющего о жизни, об искусстве, о РФ и ее народе, а также затрагивая такие темы, как молодость и старость, назначение писателя, которые помогают больше узнать о духовном мире писателя, о его идеалах.

Наибольшее значение имеют лирические отступления о РФ и русском народе. На протяжении всей поэмы утверждается идея автора о положительном образе русского народа, которая сливается с прославлением и воспеванием родины, в чем выражается гражданско-патриотическая позиция автора.

Так, в пятой главе писатель славит “живой и бойкий русский ум”, его необыкновенную способность к словесной выразительности, что “если наградит косо словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собой и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света”. На такие рассуждения Чичикова навел его разговор с крестьянами, которые называли Плюшкина “заплатанным” и знали его только потому, что он плохо кормил своих крестьян.

Гоголь чувствовал живую душу русского народа, его удаль, смелость, трудолюбие и любовь к свободной жизни. В этом отношении глубокое значение имеют рассуждения автора, вложенные в уста Чичикова, о крепостных крестьянах в седьмой главе. Здесь предстает не обобщенный ббраз русских мужиков, а конкретные люди с реальными чертами, подробно выписанными. Это и плотник Степан Пробка – “богатырь, что в гвардию годился бы”, который, по предположению Чичикова, исходил всю Русь с топором за поясом и сапогами на плечах. Это и сапожник Максим Телятников, учившийся у немца и решивший разбогатеть враз, изготавливая сапоги из гнилушной кожи, которые расползлись через две недели. На этом он забросил свою работу, запил, свалив все на немцев, не дающих житья русскому человеку.

Далее Чичиков размышляет о судьбах многих крестьян, купленных у Плюшкина, Собакевича, Манилова и Коробочки. Но вот представление о “разгуле народной жизни” настолько не совпадало с образом Чичикова, что слово берет сам автор и уже от своего имени продолжает повествование, рассказ о том, как гуляет Абакум Фыров на хлебной пристани с бурлаками и купцами, наработавшись “под одну, как Русь, песню”. Образ Абакума Фырова указывает на любовь русского народа к свободной, разгульной жизни, гуляньям и веселью, несмотря на тяжелую крепостную жизнь, гнет помещиков и чиновников.

В лирических отступлениях предстает трагическая судьба закрепощенного народа, забитого и социально приниженного, что нашло отражение в образах дяди Митяя и дяди Миняя, девчонки Пелагеи, которая не умела отличить, где право, где лево, плюшкинских Прошки и Мавры. За этими образами и картинами народной жизни кроется глубокая и широкая душа русского народа.

Любовь к русскому народу, к родине, патриотические и возвышенные чувства писателя выразились з созданном Гоголем образе тройки, несущейся вперед, олицетворяющей собой могучие и неисчерпаемые силы РФ . Здесь автор задумывается о будущем страны: “Русь, куда ж несешься ты?” Он смотрит в будущее и не видит его, но как истинный патриот верит в то, что в будущем не будет Маниловых, собакевичей, ноздревых Плюшкиных, что Россия поднимется к величию и славе.

Образ дороги в лирических отступлениях символичен. Это дорога из прошлого в будущее, дорога, по которой идет развитие каждого человека и РФ в целом.

Произведение завершается гимном русскому народу: “Эх! тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла родиться…” Здесь лирические отступления выполняют обобщающую функцию: служат для расширения художественного пространства и для создания целостного образа Руси. Они раскрывают положительный идеал автора -России народной, которая противопоставлена Руси помещичье-чиновной.

Но, помимо лирических отступлений, воспевающих Россию и ее народ, в поэме есть и размышления лирического героя на философские темы, например, о молодости и старости, призвании и назначении истинного писателя, о его судьбе, которые так или иначе связаны с образом дороги в произведении. Так, в шестой главе Гоголь восклицает: “Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!..” Тем самым автор хотел заявить , что все самое хорошее в жизни связано именно с юностью и не необходимо забывать об этом, как это сделали описанные в романе помещики, стаз “мертвыми душами”. Они не живут, а существуют. Гоголь же призывает сохранить живую душу, свежесть и полноту чувств и оставаться такими как можно дольше.

Иногда, размышляя о скоротечности жизни, об изменении идеалов, автор сам предстает как путешественник: “Прежде, давно, в лета моей юности …мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприятно, мне не смешно… и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!”

Для воссоздания полноты образа автора надобно заявить о лирических отступлениях, в которых Гоголь рассуждает о двух типах писателей. Один из них “не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, а другой дерзнул вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи”. Удел настоящего писателя, дерзнувшего правдиво воссоздать действительность, скрытую от всенародных очей, таков, что ему, в отличие от писателя-романтика, поглощенного своими неземными и возвышенными образами, не суждено добиться славы и испытать радостных чувств, когда тебя признают и воспевают. Гоголь приходит к выводу, что непризнанный писатель-реалист, писатель-сатирик останется без участия, что “сурово его поприще, и горько чувствует он свое одиночество”.

Также автор говорит о “ценителях литературы”, у которых свое представление о назначении писателя (“Лучше же представляйте нам прекрасное и увлекательное”), что подтверждает его вывод о судьбах двух типов писателей.

Итак, лирические отступления занимают значительное место в поэме Гоголя “Мертвые души”. Они примечательны с точки зрения поэтики. В них угадываются начинания нового литературного стиля, который позднее обретет яркую жизнь в прозе Тургенева и особенно в творчестве Чехова.

Лирические отступления в ""Мертвых душах""

Лирические отступления в «Мертвых душах». При каждом слове поэмы чита-тель может говорить: «Здесь рус-ский дух, здесь Русью пахнет!» Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений... В. Г.

Белинский Я знаю; если я сейчас раскрою «Мертвые души» наугад, то томик привычно раскроется на 231 странице... «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая не-постижимая связь таится между нами? Что гля-дишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, об-ратило на меня полные ожидания очи?..

И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое гряду-щими дождями, и онемела мысль пред твоим про-странством. Что пророчит сей необъятный про-стор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредель-ной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развер-нуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: У!

какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!» Это - любимое. Сто раз прочитанное и перечитанное. Поэтому томик всегда сам раскрывается на 231 странице...

Почему именно это? Почему не такое: «Эх, тройка!..» Или: «Боже, как ты хороша подчас, да-лекая, далекая дорога!» Или... Нет, все-таки это.

Вот он. Гоголь, объятый «могучим пространством» Руси, что «страшною силою» отразилось в его глубине... А какую же глубину дал бессмерт-ный писатель словам, в которых отразилась вся его «сверкающая, чудная, незнакомая земле даль...». Это и есть та «непостижимая связь» между талантом и землей, взрастившей этот та-лант.

«В «Мертвых душах» везде ощущаемо и ося-заемо проступает его субъективность... которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем... которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вды-хать душу живу... Преобладание субъективности, проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и осве-жительными волнами охватывает душу читате-ля...» (В.

Г. Белинский). Читая лирические отступления (да и не только их, а всю поэму) в первый раз, не зная имени ав-тора, с уверенностью скажешь: «Писал русский». Какие точные выражения, само построение фраз, глубокое и обширное знание земли, о какой пи-шешь! Истинно русская (плавная, немного с грус-тью, богатая самыми тонкими оттенками настро-ения) поэзия.

Надо быть поэтом, каким был Гоголь, чтобы написать такую поэму в прозе! В «Мертвых душах» Гоголь стал «русским нацио-нальным поэтом во всем пространстве этого слова» (В. Г. Белинский). Поэт?

Поэма? Да. Поэт. И поэма. Гоголь не зря назвал свое детище поэмой. Ни в рассказе, ни в повести, ни в романе автор не может так свободно вторгаться своим «я» в ход повествования.

Отступления в «Мертвых душах» представля-ют большую ценность. Ценны они своей высокохудожественностью, предельностью самовыра-жения автора, уместностью в том или ином кон-тексте. Гоголь иронически рассуждает о «толстых» и «тонких» представителях дворянства, о «господах большой руки» и «господах средней руки», гово-рит о русском слове и русской песне. Все это тонко и умело вплетается в сюжет произведения. Помните начало шестой главы?

«Прежде, давно, в лета моей юности...» Помните: «... О моя юность! о моя свежесть!»? А через несколько стра-ниц: «У одного из строений Чичиков скоро заме-тил какую-то фигуру... Платье на ней было совер-шенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят де-ревенские дворовые бабы, только один голос пока-зался ему несколько сиплым для женщины».

Ба, да это же Плюшкин! Ну и убого же выглядит эта «прореха на человечестве» на фоне такого лири-ческого отрывка! А между двумя прекрасными отступлениями («Русь! Русь! Вижу тебя...

» и «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!»), что в начале одиннадцатой главы, кошмарным диссонансом звучит: «Держи, держи, дурак!» - кричал Чичиков Селифану. «Вот я тебя пала-шом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин.

Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!» Пошлость, пустота, низость жизни еще четче вырисовываются на фоне возвышенных лиричес-ких строк. Этот прием контраста применен Гого-лем с большим мастерством. Благодаря такому резкому противопоставлению мы лучше уясняем мерзкие черты героев «Мертвых душ». Такова роль лирических отступлений в компо-зиции поэмы.

Но самое главное то, что в лирических отступ-лениях выражаются многие взгляды автора на искусство, отношения между людьми. Из этих коро-теньких отрывков можно вынести столько душев-ного тепла, столько любви к родному народу и всему, им созданному, столько умного и нужного, сколько не вынесешь из некоторых многотомных романов. Гоголь вытащил на страницы книги «всю страшную, потрясающую тину мелочей, всю глу-бину повседневных характеров...». Гоголь креп-кою силою неумолимого резца выставил выпукло и ярко на всенародное обозрение скучные, пош-лые мелочи жизни и высмеял их должным обра-зом.

А вот - дорога. Такая, какой рисует ее Гоголь: «Ясный день, осенние листья, холодный воздух... покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тес-ней и уютней прижмемся к углу!.. Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога!

Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выноси-ла и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувство-валось дивных впечатлений...» Честное слово, так и тянет собраться и отправиться в дорогу. Но те-перь путешествуют немного иначе: поездом, само-летом, автомобилем. Только мелькали бы перед глазами степи, леса, города, полустанки, сверкаю-щие под солнцем облака.

Широка страна наша, есть на что поглядеть! «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?..» Несется Русь, вечно движет-ся к лучшему. Она уже прекрасна, Русь, но есть ли предел у лучшего, есть ли предел у мечты че-ловеческой? И знакома ли нам теперь эта «незна-комая земле даль»?

Во многом знакома. Но много еще у нее далеко впереди, чего уже мы не увидим. Невозможно разобрать каждое лирическое от-ступление в отдельности, невозможно в коротком сочинении дать оценку каждому отрывку: в «Мертвых душах» множество и больших, и не-многословных авторских отступлений, оценок, за-мечаний, каждое из которых требует и заслужи-вает особого внимания. Множество тем в них затронуто. Но общим является то, что из каждого отступления мы видим одну из черт дорогого нашей памяти писателя, в результате чего получа-ем возможность нарисовать образ истинного гума-ниста, писателя-патриота.

___________________________________________________________________________

В поэме Н. В. Гоголя соединены два начала - сатирическое обличение современной писателю социально-политической реальности и утверждение добра, красоты и творчества как основ бытия. Первое из них связано с событийным рядом, а второе представлено в первую очередь в лирических отступлениях.
Автор даст в поэме развернутое описание социального быта России, показывает на примере шести помещиков и десятка чиновников удручающее нравственное состояние привилегированной части русского общества, по в то же время в своих отступлениях говорит о изначальной красоте человеческой души, прославляет творческие силы русского парода, высказывает веру в великое будущее России.
Идея о изначально чистой и благой природе человека - один из ведущих мотивов в мировоззрении писателя. Боль о человеке, полностью утратившем духовность, с особой эмоциональной силой звучит в авторском комментарии, посвященном Плюшкину (шестая глава): «И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все, может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы ему показали его же портрет в старости».
Далее автор указывает тот единственный путь, который может сохранить душу от тлена, не позволит человеку стать живым мертвецом наподобие Плюшкина: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!» Эпизод, связанный с Плюшкиным, автор предваряет элегическими воспоминаниями о собственной юности, о годах «невозвратно мелькнувшего детства». Писатель сетует па то, что и его душа не избежала мертвящего воздействия времени - ведь прежде всякое повое впечатление поражало его, «ничто не ускользало от свежего тонкого внимания». С темой юности связано и мимолетное размышление о значении мечты и «блистающей радости», озаряющей жизнь, в связи с описанием случайной дорожной встречи Чичикова с юной блондинкой.
Гоголь был убежден, что только через отрицание безобразного и уродливого может быть проложен путь к осознанию истинных основ жизни. Эта позиция автора отражена в лирическом отступлении вначале седьмой главы. Если цель писателя - создавать прекрасные характеры, скрывая «печальное в жизни», срывать рукоплескания, парить над миром («Нет равного ему в силе - он бог!»), то «не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу... всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных,
повседневных характеров...»
Некоторые отступления посвящены осмеянию «типы мелочей». Так, писатель делит всех
чиновников на «толстых» и «топких», признавая большую приспособленность «толстых» к жизни: «Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие... виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят». Противопоставляются, конечно, не физические, а психологические свойства людей. Автор рисует на примере «толстых» и «топких» два типа социального поведения. «Толстые» - приобретатели и накопители, для них важны не наружный блеск и минутные забавы, а серьезная служебная карьера, существенные, крупные приобретения - дома, угодья (варианты этого типа представлены в образах Коробочки, Собакевича, Чичикова); «топкие» же - транжиры, прожигатели жизни, спускающие, «по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро» (Ноздрев). Мимоходом отмеченная деталь - «по
русскому обычаю» - свидетельствует о несколько более добродушном и снисходительном отношении автора к «тоненьким» (транжирам), чем к «толстым» (накопителям). Это подтверждается и общим смыслом обличения Чичикова, в котором соединились самые отвратительные черты современной русской жизни: служение «копейке», безудержная тяга к приобретательству.
Миру продажных и ленивых чиновников, тупых и жадных, духовно омертвевших помещиков, «типе мелочей» противопоставлен в поэме романтический образ созидающего, нравственно и духовно здорового, одаренного русского народа, величественный образ самой Руси.
Всяким народ, «полный творящих способностей души», отличается «каждый своим словом», но, по Гоголю, «пет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».
Через всю поэму проходит образ дороги, который наполняется у Гоголя многообразием смыслов. «Дорога Чичикова» - это чередование удач и катастроф, движение по замкнутому кругу, путь в никуда. «Дорога автора» - это дорога творческого постижения жизни. В завершающем поэму лирическом отступлении образ-символ дороги раскрывает главное свое содержание: автор пишет об историческом движении России в неведомое будущее.

“Мертвые души” - лиро-эпическое произведение - поэма в прозе, которая объединяет в себе два начала: эпическое и лирическое. Первый принцип воплощается в замысле автора нарисовать “всю Русь”, а второй - в лирических отступлениях автора, связанных с его замыслом, составляющих неотъемлемую часть произведения.
Эпическое повествование в “Мертвых душах” то и дело прерывается лирическими монологами автора, оценивающего поведение персонажа или размышляющего о жизни, об искусстве, о России и ее народе, а также затрагивая такие темы, как молодость и старость, назначение писателя, которые помогают больше узнать о духовном мире писателя, о его идеалах.
Наибольшее значение имеют лирические отступления о России и русском народе. На протяжении всей поэмы утверждается идея автора о положительном образе русского народа, которая сливается с прославлением и воспеванием родины, в чем выражается гражданско-патриотическая позиция автора.
Так, в пятой главе писатель славит “живой и бойкий русский ум”, его необыкновенную способность к словесной выразительности, что “если наградит косо словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собой и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света”. На такие рассуждения Чичикова навел его разговор с крестьянами, которые называли Плюшкина “заплатанным” и знали его только потому, что он плохо кормил своих крестьян.
Гоголь чувствовал живую душу русского народа, его удаль, смелость, трудолюбие и любовь к свободной жизни. В этом отношении глубокое значение имеют рассуждения автора, вложенные в уста Чичикова, о крепостных крестьянах в седьмой главе. Здесь предстает не обобщенный образ русских мужиков, а конкретные люди с реальными чертами, подробно выписанными. Это и плотник Степан Пробка - “богатырь, что в гвардию годился бы”, который, по предположению Чичикова, исходил всю Русь с топором за поясом и сапогами на плечах. Это и сапожник Максим Телятников, учившийся у немца и решивший разбогатеть враз, изготавливая сапоги из гнилушной кожи, которые расползлись через две недели. На этом он забросил свою работу, запил, свалив все на немцев, не дающих житья русскому человеку.
Далее Чичиков размышляет о судьбах многих крестьян, купленных у Плюшкина, Собакевича, Манилова и Коробочки. Но вот представление о “разгуле народной жизни” настолько не совпадало с образом Чичикова, что слово берет сам автор и уже от своего имени продолжает повествование, рассказ о том, как гуляет Абакум Фыров на хлебной пристани с бурлаками и купцами, наработавшись “под одну, как Русь, песню”. Образ Абакума Фырова указывает на любовь русского народа к свободной, разгульной жизни, гуляньям и веселью, несмотря на тяжелую крепостную жизнь, гнет помещиков и чиновников.
В лирических отступлениях предстает трагическая судьба закрепощенного народа, забитого и социально приниженного, что нашло отражение в образах дяди Митяя и дяди Миняя, девчонки Пелагеи, которая не умела отличить, где право, где лево, плюшкинских Прошки и Мавры. За этими образами и картинами народной жизни кроется глубокая и широкая душа русского народа.
Любовь к русскому народу, к родине, патриотические и возвышенные чувства писателя выразились в созданном Гоголем образе тройки, несущейся вперед, олицетворяющей собой могучие и неисчерпаемые силы России. Здесь автор задумывается о будущем страны: “Русь, куда ж несешься ты?” Он смотрит в будущее и не видит его, но как истинный патриот верит в то, что в будущем не будет маниловых, собакевичей, ноздревых, плюшкиных, что Россия поднимется к величию и славе.
Образ дороги в лирических отступлениях символичен. Это дорога из прошлого в будущее, дорога, по которой идет развитие каждого человека и России в целом.
Произведение завершается гимном русскому народу: “Эх! тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла родиться...” Здесь лирические отступления выполняют обобщающую функцию: служат для расширения художественного пространства и для создания целостного образа Руси. Они раскрывают положительный идеал автора -России народной, которая противопоставлена Руси помещичье-чиновной.
Но, помимо лирических отступлений, воспевающих Россию и ее народ, в поэме есть и размышления лирического героя на философские темы, например, о молодости и старости, призвании и назначении истинного писателя, о его судьбе, которые так или иначе связаны с образом дороги в произведении. Так, в шестой главе Гоголь восклицает: “Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!..” Тем самым автор хотел сказать, что все самое хорошее в жизни связано именно с юностью и не нужно забывать об этом, как это сделали описанные в романе помещики, став “мертвыми душами”. Они не живут, а существуют. Гоголь же призывает сохранить живую душу, свежесть и полноту чувств и оставаться такими как можно дольше.
Иногда, размышляя о скоротечности жизни, об изменении идеалов, автор сам предстает как путешественник: “Прежде, давно, в лета моей юности...мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту... Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприятно, мне не смешно... и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!”
Для воссоздания полноты образа автора необходимо сказать о лирических отступлениях, в которых Гоголь рассуждает о двух типах писателей. Один из них “не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, а другой дерзнул вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи”. Удел настоящего писателя, дерзнувшего правдиво воссоздать действительность, скрытую от всенародных очей, таков, что ему, в отличие от писателя-романтика, поглощенного своими неземными и возвышенными образами, не суждено добиться славы и испытать радостных чувств, когда тебя признают и воспевают. Гоголь приходит к выводу, что непризнанный писатель-реалист, писатель-сатирик останется без участия, что “сурово его поприще, и горько чувствует он свое одиночество”.
Также автор говорит о “ценителях литературы”, у которых свое представление о назначении писателя (“Лучше же представляйте нам прекрасное и увлекательное”), что подтверждает его вывод о судьбах двух типов писателей.
Все это воссоздает лирический образ автора, который долго будет еще идти рука об руку со “странным героем, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!”
Итак, лирические отступления занимают значительное место в поэме Гоголя “Мертвые души”. Они примечательны с точки зрения поэтики. В них угадываются начинания нового литературного стиля, который позднее обретет яркую жизнь в прозе Тургенева и особенно в творчестве Чехова.

При каждом слове поэмы чита-тель может говорить: «Здесь рус-ский дух, здесь Русью пахнет!» Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений...

В. Г. Белинский

Я знаю; если я сейчас раскрою «Мертвые души» наугад, то томик привычно раскроется на 231 странице...

«Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая не-постижимая связь таится между нами? Что гля-дишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, об-ратило на меня полные ожидания очи?.. И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое гряду-щими дождями, и онемела мысль пред твоим про-странством. Что пророчит сей необъятный про-стор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредель-ной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развер-нуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: У! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!» Это - любимое. Сто раз прочитанное и перечитанное. Поэтому томик всегда сам раскрывается на 231 странице...

Почему именно это? Почему не такое: «Эх, тройка!..» Или: «Боже, как ты хороша подчас, да-лекая, далекая дорога!» Или... Нет, все-таки это. Вот он. Гоголь, объятый «могучим пространством» Руси, что «страшною силою» отразилось в его глубине... А какую же глубину дал бессмерт-ный писатель словам, в которых отразилась вся его «сверкающая, чудная, незнакомая земле даль...». Это и есть та «непостижимая связь» между талантом и землей, взрастившей этот та-лант.

«В «Мертвых душах» везде ощущаемо и ося-заемо проступает его субъективность... которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем... которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вды-хать душу живу... Преобладание субъективности, проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и осве-жительными волнами охватывает душу читате-ля...» (В. Г. Белинский).

Читая лирические отступления (да и не только их, а всю поэму) в первый раз, не зная имени ав-тора, с уверенностью скажешь: «Писал русский». Какие точные выражения, само построение фраз, глубокое и обширное знание земли, о какой пи-шешь! Истинно русская (плавная, немного с грус-тью, богатая самыми тонкими оттенками настро-ения) поэзия. Надо быть поэтом, каким был Гоголь, чтобы написать такую поэму в прозе! В «Мертвых душах» Гоголь стал «русским нацио-нальным поэтом во всем пространстве этого слова» (В. Г. Белинский).

Поэт? Поэма? Да. Поэт. И поэма. Гоголь не зря назвал свое детище поэмой. Ни в рассказе, ни в повести, ни в романе автор не может так свободно вторгаться своим «я» в ход повествования.

Отступления в «Мертвых душах» представля-ют большую ценность. Ценны они своей высокохудожественностью, предельностью самовыра-жения автора, уместностью в том или ином кон-тексте.

Гоголь иронически рассуждает о «толстых» и «тонких» представителях дворянства, о «господах большой руки» и «господах средней руки», гово-рит о русском слове и русской песне. Все это тонко и умело вплетается в сюжет произведения.

Помните начало шестой главы? «Прежде, давно, в лета моей юности...» Помните: «... О моя юность! о моя свежесть!»? А через несколько стра-ниц: «У одного из строений Чичиков скоро заме-тил какую-то фигуру... Платье на ней было совер-шенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят де-ревенские дворовые бабы, только один голос пока-зался ему несколько сиплым для женщины». Ба, да это же Плюшкин! Ну и убого же выглядит эта «прореха на человечестве» на фоне такого лири-ческого отрывка!

А между двумя прекрасными отступлениями («Русь! Русь! Вижу тебя...» и «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!»), что в начале одиннадцатой главы, кошмарным диссонансом звучит: «Держи, держи, дурак!» - кричал Чичиков Селифану. «Вот я тебя пала-шом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. - Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!»

Пошлость, пустота, низость жизни еще четче вырисовываются на фоне возвышенных лиричес-ких строк. Этот прием контраста применен Гого-лем с большим мастерством. Благодаря такому резкому противопоставлению мы лучше уясняем мерзкие черты героев «Мертвых душ».

Такова роль лирических отступлений в компо-зиции поэмы.

Но самое главное то, что в лирических отступ-лениях выражаются многие взгляды автора на искусство, отношения между людьми. Из этих коро-теньких отрывков можно вынести столько душев-ного тепла, столько любви к родному народу и всему, им созданному, столько умного и нужного, сколько не вынесешь из некоторых многотомных романов.

Гоголь вытащил на страницы книги «всю страшную, потрясающую тину мелочей, всю глу-бину повседневных характеров...». Гоголь креп-кою силою неумолимого резца выставил выпукло и ярко на всенародное обозрение скучные, пош-лые мелочи жизни и высмеял их должным обра-зом.

А вот - дорога. Такая, какой рисует ее Гоголь:

«Ясный день, осенние листья, холодный воздух... покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тес-ней и уютней прижмемся к углу!.. Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выноси-ла и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувство-валось дивных впечатлений...» Честное слово, так и тянет собраться и отправиться в дорогу. Но те-перь путешествуют немного иначе: поездом, само-летом, автомобилем. Только мелькали бы перед глазами степи, леса, города, полустанки, сверкаю-щие под солнцем облака. Широка страна наша, есть на что поглядеть!

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?..» Несется Русь, вечно движет-ся к лучшему. Она уже прекрасна, Русь, но есть ли предел у лучшего, есть ли предел у мечты че-ловеческой? И знакома ли нам теперь эта «незна-комая земле даль»? Во многом знакома. Но много еще у нее далеко впереди, чего уже мы не увидим.

Невозможно разобрать каждое лирическое от-ступление в отдельности, невозможно в коротком сочинении дать оценку каждому отрывку: в «Мертвых душах» множество и больших, и не-многословных авторских отступлений, оценок, за-мечаний, каждое из которых требует и заслужи-вает особого внимания. Множество тем в них затронуто. Но общим является то, что из каждого отступления мы видим одну из черт дорогого нашей памяти писателя, в результате чего получа-ем возможность нарисовать образ истинного гума-ниста, писателя-патриота.