Платонов Андрей
Ночной ветер ревел над поблекшей осенней природой. Он шевелил лужи и не давал остынуть грязи. Хорошее узкое шоссе вело на холм, а по сторонам дороги была та безлюдная унылая глушь, какая бывает в русском уезде. День еще не совсем кончился, но дикий ветер нагонял сон и тоску.
Поэтому в усадьбе на холме уже горел огонь - это оружие тепла и уюта против сырой тьмы, гонимой ветром с моря.
По шоссе проехал маленький автомобиль «Татра». В нем сидел одинокий человек. Он небрежно держал баранку руля левой рукой, а правой помахивал в такт своим рассуждениям. Вероятно, он забывал ногой нажимать на газ машина шла тихо. Только поэтому она и не свалилась в сточную канаву, так как человек иногда и левую руку снимал с руля, резким жестом - обеими руками - подтверждая свою невидимую мысль.
Навстречу мотору росли освещенные окна большого особняка, а с половины холма виднелись сырые поля, фермы, трубы фабрик - целая страна, занятая сейчас скорбной непогодой.
Пассажир автомобиля въехал прямо в открытый гараж и повалил подножкой машины ведро с водой.
Потушив машину, человек пошел в дом и начал звонить. Ему никто не вышел отворять, потому что дверь была открыта, а звонок не действовал.
Так-с! - сказал человек и догадался войти в незапертую дверь.
Большие комнаты жили пустыми, но все были сильно освещены. Назначение дома поэтому нельзя было определить: либо это зимнее помещение для обучения велосипедной езде, либо здесь жила семья, не оборудованная для жизни в таком солидном особняке.
Последняя дверь, в которую вошел приезжий, вела в жилую комнату. Она была меньше других и пахла человеком. Однако мебели и тут недоставало: только стол и стулья вокруг него. Зато за столом сидела хозяйка - молодая русая женщина, а на столе роскошная, даже ненужная пища. Так, обыкновенно, начинает кормить себя бедный человек после длинных годов плохого питания.
Женщина ждала приехавшего. Она даже не начинала есть эти яства, лишь слегка отщипывая от них. Она хотела дождаться мужа и с ним разделить наслаждение обильной еды. Это было хорошим чувством прежней бедности: каждый кусок делить пополам.
Женщина поднялась и притронулась к мокрому мужу.
Сергей, я ждала тебя раньше! - сказала она.
Да, а я приехал позже! - невнимательно ответил муж.
Налетевший дождь с ветром ударил по мрачному сплошному стеклу огромного окна.
Что это? - съежилась женщина.
Чистая вода! - разъяснил муж и проглотил что-то с тарелки.
Хочешь омара? - предложила жена.
Нет, дай-ка мне соленой капустки!
Женщина с печалью глядела на мужа - ей было скучно с этим молчаливым человеком, но она любила его и обречена на терпение. Она тихо спросила, чтобы рассеять себя:
Что тебе сказали в министерстве?
Ничего! - сообщил муж. - Женева провалилась: американцы отмели всякое равновесие в вооружении. Это ясно: равновесие выгодно слабому, а не сильному.
Почему? - не поняла жена.
Потому что Америка богаче нас и хочет быть сильней! И будет! Нам важно теперь качественно опередить ее…
Женщина ничего не понимала, но не настаивала в вопросах: она знала, что муж может тогда окончательно замолчать.
Дождь свирепел и метал потоки, преграждаемые окном. В такие минуты женщине делалось жалко раскинутых по всей земле людей и грустнее вспоминалась далекая родина - такая большая и такая беззащитная от своей величины.
А как качественно, Сережа? Вооружиться качественно, да?
Муж улыбнулся. В нем проснулась жалость к жене от робкого тона ее вопроса.
Качественно - это значит, что Англия должна производить не броненосцы и подводные лодки и даже не аэропланы - это слишком дорого, и Америка всегда опередит нас. У ней больше денег. Значит, количественно Америка нас задавит. А нам надо ввести в средства войны другие силы, более, так сказать, изящные и дешевые, но более едкие и разрушительные. Мы просто должны открыть новые боевые средства, сильнее старых по разрушительному качеству… Теперь тебе ясно, Машенька?
Да, вполне ясно, Сережа! Но что же это будет?
Что? Скажем, универсальный газ, который превращает с одинаковой скоростью и силой - и человека, и землю, и металл, и даже самый воздух - в некую пустоту, в то самое, чем полна вся вселенная - в эфир. Ну, этой силой еще может быть что теперь называют сверхэлектричеством. Это - как тебе сказать? - особые токи с очень высокой частотой пульса…
Женщина молчала. Мужу захотелось обнять ее, но он сдержался и продолжал:
Помнишь, к нам приезжал профессор Файт? Вот он работает над сверхэлектричеством для военного министерства…
Это рыжий потный старик? - спросила жена. - У, противный такой! Что же он сделал?
Пока умеет камни колоть на расстоянии километра. Наверное, дальше пойдет…
Супруги расстались. Муж пошел в лабораторию, занимавшую весь нижний полуподвал, а женщина села к телефону говорить с лондонскими подругами. От усадьбы до Лондона - 22 километра по счетчику автомобиля.
Оборудование лаборатории указывало, что здесь может работать химик и электротехник. Тот, кого женщина наверху называла Сергеем, здесь превращался в инженера Серденко - имя никому не известное, даже специалистам.
Если раньше инженер делал открытие, то его находила слава. У Серденко происходило наоборот - с каждым новым изобретением его имя делалось все забвеннее и бесславнее. Ни один печатный листок никогда не упоминал про работы инженера Серденко, только холодные люди из военного министерства все более охотно подписывали ему ассигновки из секретных фондов. Да еще два-три высококвалифицированных эксперта, обреченных на вечное молчание, изредка давали заключения по изобретениям Серденко.
Душа Серденко состояла из мрачной безмолвной любви к жене и обожания России - бедной и роскошной ржаной страны. Именно воображение соломенных хат на ровном пространстве, обширном, как небо, успокаивало Серденко.
Я вас еще увижу! - говорил он себе - и этой надеждой прогонял ночную усталость. <…>
Ему давали очень жесткие короткие сроки для исполнения заданий, поэтому он успевал их выполнять только за счет сокращения сна.
Нынче тоже Серденко не собирался спать. Пустынные залы лаборатории были населены дикими существами точных и дорогих аппаратов.
Серденко сел за огромный стол, взял газету и стал размышлять. Он верил, что можно доработаться до такого газа, который будет всеобщим разрушителем. Тогда Америка, с ее миллиардами, станет бессильной. История, с ее дорогой к трудовому коллективизму, превратится в фантазию. Наконец, все кипящее несметное безумное человечество можно сразу привести к одному знаменателю - и притом к такому, к какому захочет владелец или производитель универсального газа.
Я уже давно неровно дышу на творчество Андрея Платонова, а недавно перечитал его военные рассказы и снова утонул в космосе его образов, мыслей, своеобразных слово- и звукосочетаний, каких-то совершенно новых по своей семантике оценок жизни. Для меня до сих пор удивительно, что сегодня никто не пишет так, как это делал в своё время Платонов (встречаются, конечно, какие-то подобия, отголоски, но всё равно Платонов – остался, cдаётся мне, в гордом одиночестве). Я бы сравнил его имидж в русской литературе, как вам не покажется странным, с имиджем Николая Васильевича Гоголя. Им невозможно подражать. И этого практически никто не пытается делать, а если и пытается, то вторичность сразу бросается в глаза. Между тем, на мой взгляд только так и надо писать – казалось бы отстранённо, но с глубочайшим знанием предмета повествования и опираясь на совершенно самобытную, ни на кого не похожую речь.
Зачем я вспомнил вдруг про военные рассказы Платонова вы можете без труда догадаться – начало мая, конец Великой Отечественной, День Победы.
Друзья мои, читайте Платонова! Вне контекста с военной тематикой и тоталитарной действительностью, сквозь которую продирался его голос – это величайший писатель. В его военных рассказах я вновь нашел для себя откровения, которые почему-то не до конца открывались мне прежде. Как мы, более поздние поколения, воспринимали войну: это было временное отступление, которое затем естественно вылилось в победное шествие вплоть до самого Берлина. В то же время мы знаем, что наше командование особо не щадило солдат: это и атаки под дулами собственных пулемётов и пресловутый приказ “Ни шагу назад”… Не то у Платонова.
Оказывается, у нас были не только изумительные командиры высшего звена и храбрые солдаты, но и совершенно исключительные люди на уровне командиров рот, батальонов, полков. Именно они осуществляли на практике гениальные задумки командования, доведя практически до уровня искусства непосредственное ведение боя. При этом какая забота о каждом солдате! Какая потрясающая человечность! Какая порядочность! И всё это было умножено на умение, расчет, смётку. Как можно забыть это, как можно усомниться в наших людях, прошедших ад войны и сталинизма. Низкий им всем поклон. Последний пассаж я адресую любителям посудачить об аморальности сталинского строя и соответственно об уничижительной оценке всего и вся, что происходило в этот период. Учитывая эти всем сегодня известные беспрецедентные обстоятельства, ещё более пристальнее всматриваешься в личность и творчество Андрея Платонова, которому удалось удивительным образом сосуществовать с бесчеловечной системой геноцида государства по отношению к собственному народу, оставаясь при этом художником вселенского масштаба.
В своих военных рассказах писатель водит нас и по самой передовой кромке военных событий, где мы восторгаемся мастерством наших командиров и солдат, переигрывающих весьма достойного в военном отношении противника, и по тыловым печальным делам, где в основном остались старики, женщины и дети. Очень часто повествование ведётся от первого лица. И тут просто наслаждаешься и речью, и своеобразием мыслей героев, которые в исполнении Платонова обязательно - философы, обязательно - цельные, чистые натуры. Сквозь невозмутимость и какую-то необычную для нас, сегодняшних, отрешенность от ужасов военных событий, доходит до сознания что-то большое и важное – мне кажется, что это и есть понимание жизни как таковой. Без истерики и суеты, без излишнего пафоса и сентиментальностей живёт человек Платонова в порой нечеловеческих условиях и ничто не может его сломать и превратить в нелюдь. Сегодня кажутся немодными такие качества, как скромное достоинство и внутренняя гордость, гораздо более привычным выглядит эпатаж, кураж, тусовка, болтовня. Наверное это также “имеет место быть”, но давайте вспомним и про первое. Давайте разнообразить своё меню в смысле поведений и ощущений! Тем, кто сегодня это пытается делать, Платонов придётся по душе. Поразительно насколько спокоен и в этом спокойствии красив его герой, как естественны, благородны его мысли и поступки. Нам есть чему поучиться у этой в некотором смысле простоты. Простоты – не по простоватости, а по чистоте помыслов, прямодушности, честности и исходя из этого – бескомпромиссности с совестью.
С сюжетами у писателя нет проблем. Но мне представляется, что всё же основное в его творчестве достоинство отнюдь не сюжет. Основное, если так можно сказать, внимание отводится психологическим коллизиям, главный ракурс повествования, платоновское кредо – человек в военных и прочих обстоятельствах, его восприятие жизни и не так уж важно какое столетие за окном. Такое ощущение, что военный антураж – это не самоцель для писателя, а просто обстоятельства, в которых и ему и его героям выпала честь жить и творить. Ощущение вселенскости – вот основной восторг от платоновских рассказов. Как мне кажется, уникальное психологическое, философическое восприятие жизни, удивительно колоритный, своеобразный язык Андрея Платонова – явление абсолютно оригинальное и в русской и в мировой литературе.
Читайте, читайте Платонова! Читайте его много и в захлёб. Платонов – настоящее, именно то, чего нам порой очень не хватает сейчас. Он поможет! Мы же так запутались сегодня в мелочах и суете...
Рассказ о войне для чтения в начальной школе. Рассказ о Великой Отечественной войне для младших школьников.
Андрей Платонов. Маленький солдат
Недалеко от линии фронта внутри уцелевшего вокзала сладко храпели уснувшие на полу красноармейцы; счастье отдыха было запечатлено на их усталых лицах.
На втором пути тихо шипел котел горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу успокаивающие слова, а затем и они впали в безмолвие.
Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребенок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребенок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться. На вид ребенку было лет десять, а одет он был как бывалый боец — в серую шинель, обношенную и прижавшуюся к его телу, в пилотку и в сапоги, пошитые, видно, по мерке на детскую ногу. Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощенное, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца; он тосковал, что разлучается с отцом или старшим другом, которым, должно быть, доводился ему майор.
Второй майор привлекал ребенка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребенку, что скоро возьмет его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребенок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, — людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрет. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком.
— Ну, Сережа, прощай пока, — сказал тот майор, которого любил ребенок. — Ты особо-то воевать не старайся, подрастешь, тогда будешь. Не лезь на немца и береги себя, чтоб я тебя живым, целым нашел. Ну чего ты, чего ты — держись, солдат!
Сережа заплакал. Майор поднял его к себе на руки и поцеловал лицо несколько раз. Потом майор пошел с ребенком к выходу, и второй майор тоже последовал за ними, поручив мне сторожить оставленные вещи.
Вернулся ребенок на руках другого майора; он чуждо и робко глядел на командира, хотя этот майор уговаривал его нежными словами и привлекал к себе как умел.
Майор, заменивший ушедшего, долго увещевал умолкшего ребенка, но тот, верный одному чувству и одному человеку, оставался отчужденным.
Невдалеке от станции начали бить зенитки. Мальчик вслушался в их гулкие мертвые звуки, и во взоре его появился возбужденный интерес.
— Их разведчик идет! — сказал он тихо, будто самому себе. — Высоко идет, и зенитки его не возьмут, туда надо истребителя послать.
— Пошлют, — сказал майор. — Там у нас смотрят.
Нужный нам поезд ожидался лишь назавтра, и мы все трое пошли на ночлег в общежитие. Там майор покормил ребенка из своего тяжело нагруженного мешка. «Как он мне надоел за войну, этот мешок, — сказал майор, — и как я ему благодарен!» Мальчик уснул после еды, и майор Бахичев рассказал мне про его судьбу.
Сергей Лабков был сыном полковника и военного врача. Отец и мать его служили в одном полку, поэтому и своего единственного сына они взяли к себе, чтобы он жил при них и рос в армии. Сереже шел теперь десятый год; он близко принимал к сердцу войну и дело отца и уже начал понимать по- настоящему, для чего нужна война. И вот однажды он услышал, как отец говорил в блиндаже с одним офицером и заботился о том, что немцы при отходе обязательно взорвут боезапас его полка. Полк до этого вышел из немецкого охвата, ну с поспешностью, конечно, и оставил у немцев свой склад с боезапасом, а теперь полк должен был пойти вперед и вернуть утраченную землю и свое добро на ней, и боезапас тоже, в котором была нужда. «Они уж и провод в наш склад, наверно, подвели — ведают, что отойти придется», — сказал тогда полковник, отец Сережи. Сергей вслушался и сообразил, о чем заботился отец. Мальчику было известно расположение полка до отступления, и вот он, маленький, худой, хитрый, прополз ночью до нашего склада, перерезал взрывной замыкающий провод и оставался там еще целые сутки, сторожа, чтобы немцы не исправили повреждения, а если исправят, то чтобы опять перерезать провод. Потом полковник выбил оттуда немцев, и весь склад целый перешел в его владение.
Вскоре этот мальчуган пробрался подалее в тыл противника; там он узнал по признакам, где командный пункт полка или батальона, обошел поодаль вокруг трех батарей, запомнил все точно — память же ничем не порченная, — а вернувшись домой, показал отцу по карте, как оно есть и где что находится. Отец подумал, отдал сына ординарцу для неотлучного наблюдения за ним и открыл огонь по этим пунктам. Все вышло правильно, сын дал ему верные засечки. Он же маленький, этот Сережка, неприятель его за суслика в траве принимал: пусть, дескать, шевелится. А Сережка, наверно, и травы не шевелил, без вздоха шел.
Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повел его куда-то, и вдвоем они убили немца — неизвестно, кто из них, — а позицию нашел Сергей.
Так он и жил в полку при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушел, что в тыл он не пойдет, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них все, что надо, и снова вернется в часть к отцу, когда мать по нему соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.
А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьезно ранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась — она была раньше еще поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость — и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она еще по мужу скучала... Остался Сергей сиротой.
Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных — всем человеком. Мальчик ответил ему тоже всем сердцем.
— А я-то не из их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю еще по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет... Да и когда еще Володя вернется и куда его направят! Ну, это там видно будет...
Майор Бахичев задремал и уснул. Сережа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.
Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трех кроватях — майор Бахичев и я, а Сережи Лабко- ва не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушел куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.
Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушел, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.
Интерес, появившийся сейчас к судьбе и социально-нравственным исканиям Андрея Платонова, вызван к действительности духовным состоянием современного общества, переживающего перелом, связанный с переоценкой нашей истории и преодолением различных деформаций.
Проза А. Платонова проникнута страстным, глубоко сокровенным поиском «смысла отдельного и общего человеческого существования» в эпоху интенсивной ломки жизненного уклада и представлений о мире и человеке. «Как бы человек ни хотел применить свою жизнь, прежде всего ему необходимо обладание собственной жизнью; если же ею, его жизнью, владеют другие люди, то есть человек несвободен, то он бессилен не только применить свои силы с благородной целью, как личность, но и вообще не существует.
В будущем человеке элемент свободы осуществится как высшая и самая несомненная реальность. Больше того, эта личная свобода будет служить объединению человечества, ибо свобода - это общественное чувство, и она не может быть применима в эгоистических целях».
При чтении произведений А. Платонова нельзя не заметить, что он охватывает весь воссоздаваемый им противоречивый мир, прежде всего своим пониманием, и в этом всепроникающем понимании заключается универсальная и мудрая человечность художника. В силу этого обстоятельства создается впечатление, что исторический процесс в его искусстве носит фатальный характер, однако это ошибочное, иллюзорное представление.
На примере многих его произведений видно, сколь велика роль человека в текущих делах действительности. С особенной силой эта роль проявляется в тяжелое и трагическое время, каким является период Великой Отечественной Войны 1941 - 1945 годов. Как писал Л.Н. Толстой в своем произведении «Война и мир» о другой Отечественной Войне нашего народа: «12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления». Движущей силой этой агрессии против нашего народа являлся германский фашизм.
А.П. Платонов предчувствовал надвигающуюся угрозу и задолго до начала Великой Отечественной войны думал о большой антифашистской литературе, которая обладала бы в своем источнике очень сильным светом, могущим проникнуть до самого «адова дна» фашистской души, где таятся во мгле ее будущие дела и намерения. Как художник и мыслитель, он увидел в европейском фашизме чудовищное извращение смысла жизни, отступление вспять от идеалов, выработанных многовековыми усилиями мировой культуры.
Цивилизация, какой она предстала в обобщенных картинах являла пример превращения человека в робота с однолинейной программой на умерщвление действительности, на обрыв творческих социальных и нравственных связей в обществе и истории: миллионы людей в гитлеровской империи «могли теперь не работать, а лишь приветствовать: кроме них были еще сонмы и племена, которые сидели в канцеляриях и письменно, оптически, музыкально, мысленно, психически утверждали владычество гения-спасителя, оставаясь, сами безмолвными и безымянными». Гармонический человек с его верой в разум и добро, грезившийся передовым умам XIX века, исчез - процесс духовного распада порождал усовершенствованных уродов, увлекаемых «мусорным ветром» милитаризма на суету перед немой силой исторического рока, «смысла которого суетящиеся не понимают».
«Фашизм… кончится», писал А. Платонов в 30-е годы, «уничтожение… злодеев является естественным жизненным делом», бездушная гитлеровская военная машина будет остановлена и уничтожена советским народом, ибо «нигде нет большего ощущения связи и родства людей между собою, как у нас». Во время войны, ожидая мобилизации в действующую армию, А. Платонов несколько месяцев провел в Уфе с семьей, пока не пришел вызов из Союза писателей на службу в армейской печати.
А. Платонов, не теряя времени, исподволь изучает и накапливает военный материал, встречаясь с прибывшими с фронта ранеными. Так был открыт художником «новый металл» в характере сражающегося народа: «твердый и вязкий, упругий и жесткий, чуткий и вечный, возрождающий сам себя против усилия его разрушить».
Люди, знавшие А. Платонова в то время, вспоминали впоследствии, что во внешности писателя было что-то от мастерового, рабочего человека, в силу необходимости ставшего солдатом, чтобы защитить свою родину. Был он мягок и прост в обращении, умел найти свое слово для каждого - будь то солдат, генерал, старуха крестьянка или ребенок. Говорил глуховатым, низким голосом, спокойно и ровно. Но порой бывал и резок, колюч, всегда абсолютно нетерпим к фальши и хвастовству. Цепкий, острый взгляд его насквозь видел собеседника.
Особенно душевно умел Платонов разговаривать с солдатами - тружениками войны. Духом крестьянской основательности и домовитости существования и поведения нашего народа на войне проникнуты и многие рассказы А. Платонова, герои которых не утратили житейского интереса к обыденному, к мелочам, к повседневности, ко всему тому, из чего складываются заботы мирного труженика.
Наряду с трудным освоением жизни, вырабатывающим в людях терпение, глубокое чувство сообщества и родства, чадолюбие, уверенность во всепобеждающей силе работы, житейский талант, глубокое понимание природы, в русском человеке, по А. Платонову, уживается странная и неразумная любовь к убыточным стихиям - пожарам, наводнениям, бурям, грозам.
Притягательную силу этих стихий для человека писатель объясняет тайной надеждой людей на перемену в жизни, их стремлением к свободе и разнообразию, к полному самовыражению характеров: «Россия обильна людьми, а не числом их… разнохарактерностью и своеобразием каждого человека… Фома и Ерема, по сказке, братья, но вся их жизнь занята заботой, чтобы ни в чем не походить один на другого».
Из природных стихий А. Платонов любил ливневую грозу, кинжально сверкающие во мраке молнии, сопровождаемые мощными раскатами грома. Классические образцы мятежной пейзажной живописи представил он в рассказах «Июльская гроза» и «В прекрасном и яростном мире».
По образной пластике и эмоциональному накалу в прозе А. Платонова трудно найти другие картины природы, которые превосходили бы его же описание грозы.
Разнообразие характеров, составляющих нацию, воспитывает в народе отношение к отдельному человеку как к тайне, чуду, к единственности и неповторимости его личности, отношение опять же терпеливое, понимающее, незлобивое, умеющее прощать, уживаться с непохожим, обращать эту непохожесть в строительный материал для собственной души
К прелести человека, как и к тайне природной стихии, свободной в своем движении, нельзя привыкнуть или стать равнодушным, а живое чувство сопричастности действительности всегда сопровождается созиданием человеческого в человеке.
«К войне, раз уж она случилась, русский человек относится не со страхом, а тоже со страстным чувством заинтересованности, стремясь обратить ее катастрофическую силу в творческую энергию для преобразования своей мучительной судьбы, как было в прошлую войну или для сокрушения всемирно-исторического зла фашизма, как происходит дело в нынешнюю войну».
А. Платонов понимал: советский человек не сразу сделался воином, и солдат, защитник Отечества, родился в нем не тогда, когда он взял в руки оружие, а значительно раньше.
Более того: война в прозе А. Платонова - непосредственная, прямая выработка социально-нравственной истины для всего человечества, а подвиг и смерть во имя народа и его идеалов - прозрение тайны и смысла человеческого существования, высшее творчество счастья и жизни.
А этот бледный огонь врага на небе и вся фашистская сила - это наш страшный сон. В нём многие помрут, не очнувшись, но человечество проснётся, и будет опять хлеб у всех, люди будут читать книги, будет музыка и тихие солнечные дни с облаками на небе, будут города и деревни, люди будут опять простыми, и душа их станет полной…» И Одинцову представилась вдруг пустая душа в живом, движущемся мертвяке, и этот мертвяк сначала убивает всех живущих, а потом теряет самого себя, потому что ему нет смысла для существования, и он не понимает, что это такое, он пребывает в постоянном ожесточенном беспокойстве». Война и смерть идут рядом.
Современники А. Платонова, грудью защитившие нашу страну от врага, поняли и подтвердили мысль автора о том, что человек, если он настоящий «одухотворенный» человек, в невыносимо трудных ситуациях боя отключает свой инстинкт самосохранения и силой своего духа побеждает врага.
Проза А. Платонова затрагивала самые сокровенные чувства и мысли человека на войне, те, до которых человек неминуемо доходит самостоятельно в грозных обстоятельствах и которые служат ему одновременно и утешением в судьбе, и надеждой, и правом поступать именно так, а не иначе.
Народный характер Отечественной войны определяется в прозе А. Платонова главным образом естественным восстанием всей русской истории, союза многих поколений против фашизма - в великой битве с врагом защищались от уничтожения исконное русское правдоискательство, традиционный национальный дух, который «имеет интегральное значение», потому что он «объединяет каждого человека с его народом напрямую, объединяет с живыми и умершими поколениями его Родины»
В военных рассказах дума о сражающемся народе как о кровном сообществе живых с павшими и отошедшими в прошлое поколениями особенной силой владеет душой и сердцем писателя.
А. Платонов выражает эту думу не только публицистически, что само по себе нетрудно, но стремится воплотить ее в образах, сделать реальной, осязаемо силой в борьбе с фашизмом. В этом неповторимое своеобразие прозы А. Платонова военных лет, объясняющее ее странность, ее высокие достоинства и вместе с тем необходимые издержки: в попытках пробиться сквозь очевидное, временное и подверженное смерти, к духовному и вечному, к непобедимой субстанции народного существования художник порой «интегрировал» конкретных людей до вечного русского человека, до чистого духа, до того главного, что уже не является индивидуальным, а составляет нацию в ее стремлении к правде, красоте и истине.
Задача, которую поставил перед собой А. Платонов, показать характер советского человека в Отечественной войне как итог многовековой работы народа и в то же время укоренить его в истории - не из легких.
Ее выполнение требовало мирного, спокойного времени и неторопливого эпоса. Но А. Платонов не оставил решения «на потом», он ясно понимал: победа в войне обеспечивается не только прочным металлом и истребительной мощью оружия, но и духовным состоянием солдата, его ощущением кровной связи поколений, доверивших ему свое будущее.
Фраза «человек отдает себя народу» для А. Платонова не метафора, а точная, конкретная мысль, которая несет в себе еще и ту истину, что отданное народу хранится тем свято и бережно.
А. Платонов стремился раскрыть в образах сам процесс духовного обмена между поколениями и движение истории; и то и другое входило в его понимание народа как постоянно саморазвивающейся и самосохраняющейся целостности, схваченной кровным родством и общностью идеалов через матерей, отцов, дедов, детей, внуков, правнуков.
А. Платонов необычайно чутко чувствует ситуацию необходимого обрыва в созидании действительности, момент равностояния между жизнью и смертью, «ничейную территорию» будущего, на которой должен решиться вопрос, чему существовать на земле - смыслу и счастью или хаосу и отчаянию.
Екатерина ТИТОВА
МЕТАФИЗИКА ВОЕННЫХ РАССКАЗОВ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
Рассказы Андрея Платонова 1941-1946 годов, благодаря разнообразию подробностей судеб его героев и в то же время событийной, эпохальной целостности, дали объёмную картину русской жизни периода Великой Отечественной войны; картина эта интересна современникам, часто рассказы исполняются хорошими чтецами по радио «Звезда» и «Россия».
Все они объединяются в целое эпическое полотно, и связывает их в единое целое не только тематика и личность автора, замолчанного, полузабытого современниками, но внимательно читаемого сегодня даже в Америке.
Когда Константин Симонов был у нобелевского лауреата Эрнеста Хемингуэя с писательской делегацией, он спросил: что подвигло его, писателя войны, испанских страстей и охотника, на «Старика и море»? Это ведь так нетипично для автора «Фиесты»… Хемингуэй ответил: «Ваш гениальный Платонов». И Симонов, по его словам, покраснел.
Платонов обратился к сердцу человека. Да не простого, русского. Он ставит перед собой задачу разобраться в непостижимой человеческой сути, проявляющей себя так или иначе в минуты нравственного выбора. Для этого Платонов помещает своих героев в такие условия, где люди становятся либо мучениками и пророками, либо палачами и предателями. А звери, птицы, трава и деревья обретают высший смысл бытия, вовлекаясь в круговорот вечной идеи боговоплощения, надмирной правды, одухотворяющей собой всё живое, и в первую очередь человека.
Этой цели служат не только специфические методы художественного изображения, но и особая философия. Антропоморфизм, натуроморфизм и теоморфизм, на которых строятся произведения писателя, взаимозаменяются, и ломается привычная ценностная система взглядов, клишированность образной системы читателя-обывателя.
Платонов учит смотреть на мир по-новому, своими глазами. Религиозная идея, христианская по сути, но без называния имени Христа, во многом определяет платоновскую поэтику. Он победил прозаиков своей эпохи, просто и понятно обслуживающих насущные цели только физической выживаемости.
Читая Платонова, заражаешься его философией. Платоновский язык, нечто большее, чем просто синтаксические построения на заданную тему ради реалистического описания людей и явлений, поэтому Платонов - это рассказчик-пророк, берущий на себя подвиг спокойно и уверенно говорить о божественной сущности человека. И в эпоху идеологического безверия, нигилизма и разнузданной пропаганды строительства рая на земле без Бога писатель нашел метод и силы в себе работать во имя спасения человека в человеке и человечности в человечестве.
В художественном метатексте Платонова работает христианская, и даже дохристианская религиозность, основа и причина жизни на земле. Автор фокусируется на образах Матери-земли, Древа Мира, Мира-Храма, России-Храма. (Вспоминается гумилёвское: «Но людская кровь не святее /Изумрудного сока трав…» .) Это ярко просвечивает в рассказах военного периода. Что ведёт его героев? Чем он сам ведом? Но как Платонову не страшна цензура, так не пугает мука и смерть бойцов из его рассказов. Сок жизни, душа народа. Кровь. Это его герои, они живут в одном хронотопе его произведений и, как земля, как сталь, участвуют в движении сюжета в целом. То есть, неодушевлённое у Платонова становится живым, это равноправные герои его произведений, духовные, родные, которые воюют вместе с Красной Армией за свободу своего родного народа.
Герой рассказа «Броня» - старый, хромоногий моряк, молчун и созерцатель Саввин, по крови - курский крестьянин. Так любил русскую землю Саввин, что сызмальства думал о её защите. И вот, когда фашист напал на его родную землю, - жизнь его крови в погребённых в ней предков, родичей, - он изобрел способ перерождения металла в наипрочнейший.
Эта броня была до 1943 года наиважнейшей проблемой Сталина: танковая броня немцев была прочнее… Но не об этой броне в рассказе пойдёт речь. Броня - это метафора. Крепче любого металла - любовь к земле, к родине.
Рассказчик-боец и Саввин отправляются за тетрадками с расчётами, спрятанными под печкой в доме моряка. Прячась в огородах и хлебах, они стали свидетелями угона русских баб и девушек в рабство. Одна из них не могла уйти с родной земли, припала к ней и завыла. Потом развернулась и пошла назад. Немец выстрелил в неё, но она продолжала идти, так была сильна в ней русская свободная душа. Она погибла. Но Саввин застрелил обоих немцев-конвоиров, и женщины убежали в лес. Продолжив путь к своей уже горящей деревне, Саввин написал и передал бумажку с адресом бойцу-рассказчику, на случай, если его убьют. Чтобы был спасен рецепт чудо-брони, его расчёты.
«- Одних кораблей мало, - сказал я моряку. - Нужны ещё танки, авиация, артиллерия...
Мало, - согласился Саввин. - Но всё произошло от кораблей: танк - это сухопутное судно, а самолёт - воздушная лодка. Я понимаю, что корабль не всё, но я теперь понимаю, что нужно, - нам нужна броня, такая броня, какой не имеют наши враги. В эту броню мы оденем корабли и танки, мы обрядим в неё все военные машины. Этот металл должен быть почти идеальным по стойкости, по прочности, почти вечным, благодаря своему особому и естественному строению... Броня - ведь это мускулы и кости войны!».
Мускулы и кости войны на самом деле - мускулы и кости детей земли, из которой всё: и металлы, и трава и деревья, и дети.
«Броня» - первый прошедший в печать рассказ, принесший известность писателю. Он был опубликован осенью 1942 года в журнале «Знамя» вместе с публикацией финала поэмы Александра Твардовского «Василий Тёркин». Это помогло закрепиться его имени в литературе, после забытом на годы, но именно это соседство с обожаемым всеми Тёркиным заложило, как закладку, имя прозаика Платонова в память читателя.
Земля - помощница, земля - герой рассказа. Это прослеживается во многих других произведениях Платонова.
Вот рассказ «Неодушевлённый враг». Это рассказ от первого лица. «Недавно смерть приблизилась ко мне на войне: воздушной волной от разрыва фугасного снаряда я был приподнят в воздух, последнее дыхание подавлено было во мне, и мир замер для меня, как умолкший, удалённый крик. Затем я был брошен обратно на землю и погребен сверху её разрушенным прахом. Но жизнь сохранилась во мне; она ушла из сердца и оставила тёмным моё сознание, однако она укрылась в некоем тайном, может быть последнем, убежище в моём теле и оттуда робко и медленно снова распространилась во мне теплом и чувством привычного счастья существования».
Но не один он оказался погребённым, земля завалила и немца. Безоружные, они сцепились в рукопашной, и давят друг друга, заваленные землей. Между ними идёт диалог, и через этот диалог Платонов выразил суть фашизма.
«Тогда я стал разговаривать с немцем, чтобы слышать его.
Ты зачем сюда пришел? - спросил я у Рудольфа Вальца. - Зачем лежишь в нашей земле?
Теперь это наша земля. Мы, немцы, организуем здесь вечное счастье, довольство, порядок, пищу и тепло для германского народа, - с отчётливой точностью и скоростью ответил Вальц .
А мы где будем? - спросил я.
Вальц сейчас же ответил мне:
Русский народ будет убит, - убежденно сказал он. - А кто останется, того мы прогоним в Сибирь, в снега и в лёд, а кто смирный будет и признает в Гитлере божьего сына, тот пусть работает на нас всю жизнь и молит себе прощение на могилах германских солдат, пока не умрёт, а после смерти мы утилизируем его труп в промышленности и простим его, потому что больше его не будет».
Русский солдат в рассказе всегда говорит о земле, а немец о сибирском снеге, льде. Русскому в пещере из земли, и даже в могиле отрадно: «Пока мы ворочались в борьбе, мы обмяли вокруг себя сырую землю, и у нас получилась небольшая удобная пещера, похожая и на жилище и на могилу, и я лежал теперь рядом с неприятелем».
В разговоре с немцем солдат приходит к выводу, что души у врага нет, это смертоносная машина, которую нужно сломать. И русский солдат сжал тело Рудольфа Вальца в смертельных объятиях. Сжала его русская земля, вся её кровь, все корни и травы, все хлеба, политые потом русских жниц, все русские ратники, рубившие татар и тевтонцев на этих полях.
«Но я, русский советский солдат, был первой и решающей силой, которая остановила движение смерти в мире; я сам стал смертью для своего неодушевлённого врага и обратил его в труп, чтобы силы живой природы размололи его тело в прах, чтобы едкий гной его существа пропитался в землю, очистился там, осветился и стал обычной влагой, орошающей корни травы».
Рассказ «Одухотворённые люди», написанный в том же 1942 году, -считается центральным произведением Платонова военных лет. Это описание сражения под Севастополем. Политрук Фильченко и четыре краснофлотца стоят насмерть: приближаются танки…
Художественное пространство рассказа вбирает в себя фронт и тыл, реальность и мечты, физическое и духовное, прошлое и настоящее, миг и вечность. Оно написано до такой степени поэтичным и непостижимым уму языком, что и рассказом это не назовёшь в обычном смысле слова. В нём есть черты песни, сказа, он поэтичен, он почти плакат и почти фотографическая документальность, ведь в основу положен действительный факт - подвиг моряков-севастопольцев, бросившихся с гранатами под танки, чтобы ценою своей жизни остановить врага. Платонов писал: «Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение».
И снова земля - действующее лицо, смысл и причина драмы разворачивающихся на ней судеб. По земле бегут, в неё падают, в ней роются окопы, земляные щели забиваются бойцами. Земля везде: в сапогах, за шиворотом, во рту. Земля - это то, что в последний раз видит раненый смертельно боец. Вот облики земли: блиндаж, насыпь, поле, могила.
«В полночь в окоп пришли из блиндажа политрук Николай Фильченко и краснофлотец Юрий Паршин. Фильченко передал приказ командования: нужно занять рубеж на Дуванкойском шоссе, потому что там насыпь, там преграда прочнее, чем этот голый скат высоты, и там нужно держаться до погибели врага; кроме того, до рассвета следует проверить своё вооружение, сменить его на новое, если старое не по руке или неисправно, и получить боепитание.
Краснофлотцы, отходя через полынное поле, нашли тело комиссара Поликарпова и унесли его, чтобы предать земле и спасти его от поругания врагом. Чем ещё можно выразить любовь к мёртвому, безмолвному товарищу?».
В рассказе несколько героев, со своей довоенной жизнью, неповторимыми, но такими узнаваемыми особенностями, что каждый из читателей в своей памяти без труда отыщет прототипы. Я не буду поимённо перечислять их, хоть это и стоило бы сделать, так выпуклы, так хороши эти герои-образы… Все они гибнут. Потому что гибнут лучшие, бессмертные избранники Божии, положившие души свои за ближнего своего.
В рассказе дети играют в похороны на окраине города. Они роют могилы и предают земле глиняных человечков. Платонов часто обращается к теме детства, этот народец прочно сидит в его сердце и памяти. Дети и подростки - духовный отсчёт от невинности, чистоты. Это - лакмус: «Юшка» и «Волчек», «Котлован» и «Корова», «Июльская гроза» и «Маленький солдат»…
«Маленький солдат» - рассказ о сиротстве, вернее, о прочности с трудом восстановленных семейных (условно) связей, так необходимых детям войны. Таким протезным папой стал для мальчика, сына полка, майор, с которым пареньку пришлось прожить важный отрезок пути. Возникла привязанность, любовь. Этой любви суждено испытание, разлука. И чувство мальчика, его горе разрыва, разлуки быть может навек, и описал Платонов.
«Второй майор привлекал ребёнка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребенку, что скоро возьмёт его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребёнок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, - людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрёт. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком».
Сколько обречённости и покорности судьбе. Эта покорность свойственна всем побеждённым, согласным с решением победителя. За исключением некоторых, редких людей. Такой была женщина, не пошедшая в плен, а расстрелянная на пути домой в «Броне». Смерть или разлука? Или новая привязанность?.. Этот вопрос встаёт перед каждым в жизни и не только на войне.
И вот мальчик, Серёжа, не смог. Он остался верен этой привязанности, ушёл ночью неизвестно куда.
«Майор Бахичев задремал и уснул. Серёжа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.
Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трёх кроватях - майор Бахичев и я, а Серёжи Лабкова не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушёл куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.
Наутро Серёжа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушёл, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку, - может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери».
Проза Андрея Платонова архетипична. Мысль - земля, животные и растения на ней, как и люди и камни, соучастники и свидетели истории. Все равны, все работает на историческую правду и справедливость, никакого хаоса нет с момента возникновения Бога - Я, Личности во Вселенной. В острейшие мгновения жизни человека все незначительные песчинки-образы сознания и памяти складываются в цельную и чёткую программу действия, карту стратегии войны с небытием, всемирным злом хаоса и лжи.
Однако человек, который сам для себя проблема и загадка, не может до конца понять и объяснить своё существование и предназначение. Лишь перед лицом смерти ему многое открывается. Так было с героем рассказа «Древо Родины».
«Мать с ним попрощалась на околице; дальше Степан Трофимов пошёл один. Там, при выходе из деревни, у края проселочной дороги, которая, зачавшись во ржи, уходила отсюда на весь свет, - там росло одинокое старое дерево, покрытое синими листьями, влажными и блестящими от молодой своей силы. Старые люди на деревне давно прозвали это дерево «божьим», потому что оно было не похоже на другие деревья, растущие в русской равнине, потому что его не однажды на его стариковском веку убивала молния с неба, но дерево, занемогши немного, потом опять оживало и ещё гуще прежнего одевалось листьями, и потому ещё, что это дерево любили птицы, они пели там и жили, и дерево это в летнюю сушь не сбрасывало на землю своих детей - лишние увядшие листья, а замирало всё целиком, ничем не жертвуя, ни с кем не расставаясь, что выросло на нём и было живым.
Степан сорвал один лист с этого божьего дерева, положил за пазуху и пошёл на войну. Лист был мал и влажен, но на теле человека он отогрелся, прижался и стал неощутимым, и Степан Трофимов вскоре забыл про него».
Боец воевал, попал в плен. Был посажен в цементный карцер. И тут нашёл на груди тот листок. Он прилепил его на стену перед собой. И перед тем, как умереть, вцепившись в горло любому, кто войдёт, он присел отдохнуть у стены. Этот листок для него граница его личного пространства. Его родина. Его хата, мать и дерево на краю села. Тут его рубежи. И он умрёт за них.
«Он встал и снова загляделся на лист с божьего дерева. Мать этого листика была жива и росла на краю деревни, у начала ржаного поля. Пусть то дерево родины растет вечно и сохранно, а Трофимов и здесь, в плену врага, в каменной щели, будет думать и заботиться о нём. Он решил задушить руками любого врага, который заглянет к нему в камеру, потому что если одним неприятелем будет меньше, то и Красной Армии станет легче.
Трофимов не хотел зря жить и томиться; он любил, чтоб от его жизни был смысл, равно как от доброй земли бывает урожай. Он сел на холодный пол и затих против железной двери в ожидании врага».
Опять живая земля противопоставлена железу и мёртвому цементу. Земля - герой платоновских рассказов. Как молитва, как заклинание из рассказа в рассказ кочует образ Матери Земли, Древа жизни…
Рассказ написан в том же 1942 году. И это не громкие слава, а истина - платоновские рассказы о войне написаны кровью.
Ещё один рассказ этого периода «Мать» («Взыскание погибших»).
В прозе военных лет возникает, крепнет и обретает плоть образ народа как большой семьи. Воин - сын, мать воина, ставшего братом или сыном другому воину, - эти герои были реальностью военной литературы.
В платоновских сюжетах важную роль играет миг надреалистического озарения, когда человек и мир около него божественно преображаются. Тайна человека в художественном мире писателя остаётся в его текстах не наречённой именем Бога, сокрытой фигурой умолчания, - и всё-таки иносказательно обозначенной.
Андрей Платонов - это мало изученный, ни на кого не похожий писатель-мистик, писатель-гуманист. Сколько ещё счастливых открытий вместе с ним совершит новое поколение читателей, филологов, литературоведов, уставших от вседозволенности постмодернистской ломки привычных норм и моральных установок.
