Он прожил почти век, был советским комиссаром, но мировую славу получил в эмиграции. В Москве открылась самая крупная выставка картин Марка Шагала. Она называется "Здравствуй Родина": знаменитый художник - наш соотечественник.
Он родился в конце позапрошлого века в Витебске. Полотна привезли буквально со всего мира: из российских и зарубежных музеев, а также из частных коллекций. Посетители выставки впервые увидят собранные вместе произведения Шагала - от ранних витебских работ до шедевров французского периода.
Одним из первых экспозицию увидел наш корреспондент Александр Казакевич. По залам Третьяковской галереи он ходил вместе с внучками великого мастера.
Это так официально объявлено, что сегодня открытие крупнейшей выставки Марка Шагала. На самом деле выставку открыли чуть раньше, когда из Парижа прилетели две его внучки. Они зачарованно ходили среди еще несмонтированной гигантской экспозиции. Особенно долго задерживаясь у портретов Бэллы Шагал - их русской бабушки.
Мэрет Мэйер, внучка Шагала: "Это моя бабушка, а вот маленькая фигурка - это моя мама, здесь ей, наверное, всего годик".
Эти волшебные полеты и объятия Бэллы стали излюбленной темой Марка Захаровича. Мэрэт знает, что на бабушку она очень похожа.
Мэрет Мэйер, внучка Шагала: "Мою бабушку я знала только по картинам. Эта - моя любимая, всегда находилась в доме моих родителей и я всегда чувствовала, сколько нежности и любви исходит от нее".
Бэлла Мэйер, внучка Шагала: "Меня назвали в честь бабушки, поэтому она была моим идеалом, которому я всегда подражала".
Но именно внучки должны были сказать: получилось или нет собрать самые известные картины мастера со всего мира - из Третьяковки, Русского Музея в Санкт-Петербурге, музеев в Нью-Йорке, Париже, Ницце, частных коллекций. Так полно Шагала еще не собирали.
В Третьяковской галерее к Шагалу особое отношение, его здесь называют "кормильцем", потому что даже в самые трудные времена его картины всегда приглашались для участия в западных выставках - это оплачивалось, и пополняло небольшой бюджет Третьяковки.
Для сотрудников галереи здесь много сокровенных деталей. Это работы Шагала для еврейского театра. Когда он прилетал в СССР в 73-м, то плакал, увидев, что они сохранились, и ставил на работах свои автографы, путая от волнения латинские буквы и кириллицу.
Екатерина Селезнева, куратор выставки: "Мы все должны Шагалу, и поэтому мы сегодня читаем название как "Здравствуй, Шагал".
Загадочный человек и его волшебное искусство. Он Париж сравнивал с Витебском, откуда пришлось эмигрировать, а свои работы с творчеством Чарли Чаплина. Он тоже напоминал ХХ веку о маленьком человеке в его радостях и его любви. Шагал писал: "Быть может, Европа полюбит меня, а с ней моя Россия". Чтобы увидеть эти полотна вместе в Москву, настоящие ценители Шагала прилетели из Европы и Америки. Скажем, "Троицу" Шагала по его завещанию запрещается вывозить из музея Ниццы. Но вот она в Москве. В качестве исключения. И все посетители понимают, что еще раз подобное мировое явление мастера на родину может не повториться.
Ретроспектива Марка Шагала (1887-1985), посвященная 125-летию со дня рождения белорусского и французского художника, открывается сегодня в Третьяковской галерее. В Инженерном корпусе на Лаврушинском переулке разместились более 150 графических работ, а также живопись, авторская скульптура, произведения прикладного искусства из зарубежных коллекций, российских музейных и частных собраний. Выставка раскрывает малоизвестное наследие Шагала - почти не известные у нас рисунки, акварели и гуаши - от ранних витебских зарисовок до поздних парижских коллажей, а также печатную графику Шагала - выполненные в технике офорта знаменитые иллюстрации к Библии (1931–1956) и "Басням" Лафонтена (1950–1952).
"Автопортрет перед домом", (1914), картон, наклеенный на холст, масло. Частное собрание, Париж
Экспозиция в Третьяковской галерее основана на работах из собраний семьи художника: уникальные, никогда не экспонировавшиеся в России, произведения "семейного круга" - автопортреты, портреты матери, бабушки, кузенов, сестры, жены Беллы и дочери Иды, исполненные в конце 1900-10-х годах. Эти полотна составляют своеобразную автобиографию Шагала, летопись его семьи. А лейтмотивом выставки предстает образ любимого художником Витебска, который так или иначе присутствует во всех его картинах.
Многие экспонаты привезены из Франции, в частности, группа работ 1960–1970-х годов в редкой технике коллажа ("Триумф музыки. Эскиз панно для Метрополитен Опера", "Клоун и его тень (Синий скрипач)", "Лиловая обнаженная", "Гимн Набережной часов"). Впервые московскому зрителю покажут и недавно приобретенные во Франции юношеские альбомы Шагала, происходящие из архива Блеза Сандрара, писателя и поэта, друга и переводчика мастера, введшего молодого художника в круг парижских авангардистов.
"Свадебный сервиз", (1951–1952), керамика, белая эмаль, роспись
Открытием для российской публики станет и знаменитый "Свадебный сервиз", созданный Шагалом в честь свадьбы дочери Иды (частная коллекция, Париж), а также две мраморные скульптуры для фонтана - "Рыба" и "Птица" (1964. Коллекция Фонда Пьера Джанадда, Мартини, Швейцария).
Проект включен в программу Года французского языка и литературы в России, обозначив тем самым одну из основных особенностей творчества Марка Шагала - его интернациональность. Выставка продлится до 30 сентября 2012 года.
"Гимн Набережной часов", (1968), бумага, коллаж, смешанная техника. Частное собрание, Париж
Текст: Дарья Горшкова
По понедельникам большинство московских музеев не работают. Но это не значит, что у публики нет возможности познакомиться с прекрасным. Специально для понедельников редакция сайт запустила новую рубрику "10 неизвестных", в которой мы знакомим вас с десятью произведениями мирового искусства, объединенных одной тематикой. Распечатывайте наш гид и смело отправляйтесь с ним в музей, начиная со вторника.
Отныне целый зал Третьяковской галереи на Крымском Валу отведен Марку Шагалу: впервые после реставрации здесь выставили весь цикл панно, созданных великим авангардистом для Московского еврейского театра, а также одно из самых известных произведений художника "Над городом".
Марк Шагал "Введение в театр", 1920
В постоянной экспозиции Третьяковской галереи живописных работ Марка Шагала совсем немного – всего 12. Зато теперь, до конца лета, здесь можно увидеть цикл панно, созданных художником для Московского еврейского камерного театра. Цикл был создан в 1920 году, многократно переезжал вместе с театром, а когда в 1949 году он был закрыт, картины попали в Третьяковскую галерею и очень долго ждали реставрации. Когда Шагал приезжал в Москву в середине 1970-х, он был удивлен, что после всех перипетий, связанных с судьбой театра, работы вообще удалось сохранить. Художник подписал полотна, после чего они были отправлены на реставрационные работы. Обновленные картины отправились в выставочное турне по 45 городам и теперь наконец-то оказались дома. Правда ненадолго – уже осенью они будут представлены на большой выставке в Канаде.
Марк Шагал "Музыка" ("Бродячий музыкант"), 1920
Шагал получил заказ на оформление декораций, едва вернувшись из Витебска, где он преподавал вместе с Казимиром Малевичем в художественном училище. За два месяца художник создал девять работ, но на сегодняшний день сохранилось лишь семь. В книге "Моя жизнь" мастер писал: "Вот возможность перевернуть старый еврейский театр с его психологическим натурализмом и фальшивыми бородами. Наконец-то я смогу развернуться и здесь, на стенах, выразить то, что считаю необходимым для возрождения национального театра". Нужно сказать, что несмотря на настоящую борьбу Малевича и Шагала за переустройство образовательной художественной системы, художники оказали друг на друга сильное влияние в плане живописи и рисунка. Соперничество с Малевичем, а также тот факт, что Шагал долго жил и работал в среде французских авангардистов являются ключом к пониманию его живописной системы.
Марк Шагал "Часы", 1914
Марк Шагал "Часы", 1914
Мойша Сегал родился в Витебске 7 июля 1887 года в простой еврейской семье. В 19 лет он поступил в "Школу живописи и рисунка художника Пэна", а уже через год переехал в Санкт-Петербург. Здесь он начинает посещать рисовальную школу при обществе поощрения художеств, художественную студию С. М. Зайденберга и школу Е. Н. Званцевой, где преподавал кумир Шагала – Лев Бакст. Оказавшись в бурлящей художественной среде, он знакомится с западными художественными течениями – французским фовизмом, немецким экспрессионизмом, итальянским футуризмом. Под псевдонимом Марк Шагал художник начнет работать только в 1911 году. Объединив в своей живописи актуальные тенденции, еврейские и автобиографические мотивы и глубокую лиричность, Шагал сумел стать одним из лидеров мирового авангарда. Огромную роль в судьбе молодого художника сыграл депутат I Государственной думы Максим Моисеевич Винавер, который обеспечил Шагалу ежемесячное пособие, на которое тот смог уехать в Париж. Приехав во Францию, художник поселился в "Улее", где жила вся нищая артистическая интеллигенция того времени.
Марк Шагал "Венчание", 1918
Марк Шагал "Венчание", 1918
Шагал постоянно переезжал между Санкт-Петербургом, Москвой и Витебском, а в 1910 году он отправился в Париж, где в то время на пике славы находились Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Анри Матисс. Но где бы он ни был, Шагал постоянно обращался к теме родного города и еврейских традиций. Летом 1909 года, находясь в Витебске, художник познакомился с Беллой Розенфельд, дочерью ювелира. Он вспоминал: "...Она молчит, я тоже. Она смотрит – о, ее глаза! – я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне все: мое детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел ее в первый раз. И я понял: это моя жена." С тех пор Белла Розенфельд стала его музой и главной героиней многих картин.
Марк Шагал "Над городом", 1918
Марк Шагал "Над городом", 1918
Картина "Над городом" стала одним из самых узнаваемых произведений Шагала. На ней художник изобразил себя вместе со своей супругой Беллой Розенфельд, пролетающими над Витебском. Метафоричность возвышенных чувств и краткости бытия оказались ведущими темами в живописи Шагала. И со временем этот сюрреалистично-экспрессионистский мотив становился все более декоративным и свободным. Но при этом вид маленького провинциального родного города всегда оставался неизменным, что тоже, безусловно, имело символический характер.
Марк Шагал "Парикмахерская", 1914
Еще одним живописным мотивом в творчестве Шагала стала повседневная жизнь. Он изображал улицы Витебска, его жителей. Огромная часть его воспоминаний, записанных в книге "Моя жизнь", посвящены матери, отцу, бабушке и дедушке. Через живописные сравнения с великими авторами и произведениями Шагал вспоминает их жизнь до невероятных мелочей: "Дед любил задумчиво слушать его. Один Рембрандт мог бы постичь, о чем думал этот старец – мясник, торговец, кантор – слушая, как сын играет на скрипке перед окном, заляпанным дождевыми брызгами и следами жирных пальцев", или: "Другой мой дядя, Зюся, парикмахер, один на все Лиозно. Он мог бы работать и в Париже. Усики, манеры, взгляд. Но он жил в Лиозно. Был там единственной звездой. Звезда красовалась над окном и над дверями его заведения. На вывеске – человек с салфеткой на шее и намыленной щекой, рядом другой – с бритвой, вот-вот его зарежет".
Марк Шагал "Раненый солдат", 1914
Летом 1914 года художник приехал в Витебск, но в сентябре 1915 года Шагал уехал в Петроград, поступил на службу в Военно-промышленный комитет. Во время Первой мировой войны художник вынужден был оставаться в России. Вскоре при содействии Анатолия Васильевича Луначарского он получил должность уполномоченного по делам искусств в Витебской губернии, где и основал Витебское художественное училище, куда пригласил преподавать своего учителя Юделя Пэна, своего ученика Эль Лисицкого и Казимира Малевича. В 1920 году Шагал уехал в Москву выполнять заказ для Московского еврейского театра, а потом и в Париж, где при содействии великого мецената и коллекционера, покровителя кубистов Амбруазо Воллара получил французское гражданство.
Марк Шагал "Окно на даче", 1915
Те несколько лет, проведенные художником в Витебске, стали самыми реалистическими в отношении живописи. Шагал создал целую серию картин и графических работ, на которых изображены мотивы провинциальной витебской жизни, очищенные от символизма. Позже, переехав в Париж, он называл этот город своим "вторым Витебском", но никогда не изображал его в подобной манере. Он писал: "Я всего-то и видел Петроград, Москву, местечко Лиозно да Витебск. Но Витебск – это место особое, бедный, захолустный городишко. Там остались девушки, к которым я не смог подступиться – не хватило времени или ума. Там десятки, сотни синагог, мясных лавок, прохожих. Разве это Россия? Это только мой родной город, куда я опять возвращался".
Марк Шагал "Вид из окна. Витебск", 1915
"Именно в этот приезд я написал витебскую серию 1914 года. – вспоминал Шагал. – Писал все, что попадалось на глаза. Но только дома, глядя из окна, а по улицам с этюдником не ходил. Мне хватало забора, столба, половицы, стула." Когда спустя полвека в 1964 году Шагал расписывал плафон парижской "Опера Гарнье", это был художник совершенно другого масштаба. Из витебского еврейского живописца он превратился в великого мастера мировой величины.
Марк Шагал "Ландыши", 1916
Марк Шагал "Ландыши", 1916
Марк Шагал умер 28 марта 1985 года, прожив 97 лет. Он стал свидетелем двух мировых войн, революций, расцвета и краха супрематизма и русского авангарда вообще, триумфа Энди Уорхола и поп-арта, пережил Мэрилин Монро и группу "Битлз", оставаясь при этом художником, сохранившим традиционное понимание живописи и искусства. И то, что сегодня хотя бы малую часть его работ, которые находятся в крупнейших музеях мира, можно увидеть в Москве – невероятная удача.
Ну что же? Должен сознаться — c"est captivant. [Это чарующе (франц.).] Ничего не поделаешь. Это то искусство, которое как раз мне должно претить в чрезвычайной степени. Это то, что во всех других сферах жизни я ненавижу (я еще не разучился ненавидеть), с чем я, несмотря на всю свою душевную усталость, еще не могу примириться — и все же это пленит, я бы даже сказал — чарует, если держаться точного смысла этого слова. В искусстве Шагала заложены какие-то тайные чары, какое-то волшебство, которое, как гашиш, действует не только помимо сознания, но и наперекор ему <...>
Шагал удостоился премии Карнеги. Это уже своего рода мировая consecration. [Признание (франц.).] Но и до того он вот уже десятки лет принадлежит к тем художникам, имена которых получили всесветную известность, про которых критики не пишут иначе, как пользуясь готовыми штампованными формулами, а это является выражением величайшего почитания. Шагал настоящая ведетта, вроде, ну скажем, Чаплина. И эта признанность может считаться вполне заслуженной. Он действительно подошел к эпохе, он шевелит в людях такие чувства, которые почему-то тянет испытывать. Можно еще найти в этом искусстве элементы бесовского наваждения или действия сил нечистых, однако об этом говорить не позволяется, а если разрешается, то не иначе как в ироническом тоне, или как о некоей “аллегории”. Несомненно есть что-то общее между творчеством Шагала и творчеством всяких художников — демониаков средневековья, часть которых упражнялась в “украшении” священнейших соборов всякой скульптурной чертовщиной, другая окружала миниатюры молитвенников самыми безрассудными и столь ехидными гримасами. Той же чертовщиной увлекались такие великие мастера живописи, как Босх или старший Брейгель, как Шонгауэр и как Грюневальд, — и со всеми ими у Шагала есть по крайней мере то общее, что он всецело подчиняется произволу своей фантазии; что он пишет то, что в голову взбредет; что он вообще во власти чего-то такого, что не поддается какому-либо разумному определению. Однако просто от вздора и шалости и от бредового творчества сумасшедших творения Шагала отличаются именно своими подлинными чарами.
Нынешняя выставка (открытая в галерее Май, 12, рю Бонапарт) лишний раз подтвердила во мне мое отношение к искусству Шагала (я был одним из первых, кто четверть века назад оценил это искусство), и в то же время она рассеяла прокравшееся в меня сомнение; не снобичен ли Шагал; не стал ли он шарлатанить, не превратился ли он, толкаемый к тому успехом, в банального трюкиста, который торгует тем, что когда-то давало ему подлинное вдохновение? Такие вопросы могли вполне естественно закрасться в душу, так как репертуар Шагала все такой же ограниченный, и он только и делает, что повторяет одни и те же темы.
Так и на данной выставке мы снова увидели все тех же летающих бородатых иудеев, возлежащих на диване любовников, белых невест, акробатов, нежных эфебов с букетами, порхающих ангелочков, согбенных жалких скрипачей, и все это вперемежку с какими-то музицирующими козлами, с гигантскими курицами, с телятами и апокалиптическими конями. Да и в смысле фона это опять то же черное небо с разноцветными ореолами светила, те же домишки грязной дыры из ужасного захолустья, тот же талый снег, или же рамы окон, зеленеющие кусты, стенные часы, семисвечники, торы. Меняется лишь расположение этих разнообразных элементов, и меняется формат картины. Видно, без иных из этих обязательных деталей художник просто не может обойтись, и они нет-нет да и пролезут в его композицию, которая ему кажется незаконченной, пока именно какой-либо такой козел-скрипач или крылатый вестник не нашли себе места.
Я шел на выставку без большой охоты, в предвидении именно этих повторений, успевших за годы моего знакомства с творчеством Шагала сильно приесться. Но вот эта новая демонстрация “упражнения с ограниченным количеством реквизитов” не только меня не огорчила, но она пленила меня, а, главное, не получилось от этого сеанса впечатления трюкажа или хотя бы до полного бесчувствия зазубренного фокуса. В каждой картине, в каждом рисунке Шагала все же имеется своя жизнь, а, следовательно, свой raison d"etre. Каким-то образом все это, даже самое знакомое, трогает; не является и сожаление вроде того, что “вот такой замечательный талант, а так себя разменивает, так себя ограничивает”. Шагал просто остался верен себе, а иначе он творить не может. Но когда он берется за кисти и краски, на него что-то накатывается, и он делает то, что ему велит распоряжающееся им божество — так что выходит, что вина божества, если получается все одно и то же.
Но только божество это, разумеется, не Аполлон. Самое прельстительное и безусловно прельстительное в Шагале, это — краски, и не только их сочетание, но самые колеры, каждый колер, взятый сам по себе. Прелестна эта манера класть краски, то, что называется фактурой. Но и эти красочные прелести отнюдь не аполлонического происхождения. Нет в них ни стройной мелодичности, ни налаженной гармонии, нет и какой-либо задачи, проведения какой-либо идеи. Все возникает как попало, и невозможно найти в этой сплошной импровизации каких-либо намерений и законов. Вдохновения — хоть отбавляй, но вдохновение это того порядка, к которому художники, вполне владеющие своим творчеством, относятся несколько свысока. Почему не быть и такому искусству, почему не тешиться им? Тешимся же мы рисунками детей или любителей, наслаждаемся же мы часто беспомощными изделиями народного творчества — всем тем, в чем действует непосредственный инстинкт и в чем отсутствует регулирующее сознание. Мало того, этим наслаждаться даже полезно, это действует освежающе, это дает новые импульсы. Но аполлоническое начало начинается лишь с того момента, когда инстинкт уступает место воле, знанию, известной системе идей и, наконец, воздействию целой традиционной культуры.
Это все и почиталось до начала XX века настоящим искусством; с историей этого искусства знакомят нас музеи, и из-за такого искусства эти музеи приобрели в современной жизни значение бесценных хранилищ, чуть ли не храмов. Мы общаемся в них с высочайшими и глубочайшими умами (хотя бы эти умы и выражались подчас в очень несуразных, странных формах, а то и просто снисходили до шутки, до балагурства). Но странное впечатление будут производить в этих же музеях картины Шагала и других художников, рожденные нашей растерянной, не знающей, a quel saint se vouer [Какому святому поклониться (франц.).] эпохой. Выражать свою эпоху они, разумеется, будут и будут даже делать это лучше, нежели всякие картины более разумного и трезвого характера, или же такие картины, которые выдают большую вышколенность. Однако я сомневаюсь, что будущие поколения преисполнятся уважения к нашей эпохе после такого ознакомления с ней, и станут на нас оглядываться так, как мы оглядываемся на разные пройденные фазисы человеческого прошлого — с нежностью, с умилением, а то и завистью. Люди благочестивые среди этих будущих (сколь загадочных!) поколений, вычитывая душу нашего времени из этих типичнейших для него произведений (из живописи Шагала, среди многого другого), скорее почтут за счастье, что подобный кошмар рассеялся, и обратятся к небесам с мольбой, чтобы он не повторялся.
Мне хочется выделить одну из картин на настоящей выставке Шагала. Если она не менее кошмарна, нежели прочие, если она и очень характерна для Шагала, если и в ней доминирует импровизационное начало, то все же она, как мне кажется, серьезнее всего прочего, она, несомненно, выстрадана, и чувствуется, что, создавая ее, художник, вместо того, чтобы прибегать к привычному творческому возбуждению, имеющему общее с кисловато-сладостной дремотой, был чем-то разбужен, не на шутку напуган и возмущен. Несомненно и то, что поводом к созданию этого видения были реальные события <…> Однако самый смысл представленного символа мне непонятен. Почему именно бледный труп пригвожденного к кресту Христа перерезает в белом сиянии наискось мрак, разлитый по картине?! Непонятны и разные другие символы (непонятны именно в качестве символов), что разбросаны по картине. Однако в целом это “видение” поражает и подчиняет внимание. Следует ли толковать присутствие Христа, как луч надежды? Или перед нами искупительная жертва? Или же сделана попытка обличения виновника бесчисленных бед? Считали же иные что все беды, обрушившиеся на человечество за долгие века христианской эры, — прямые плоды того учения, которое, проповедуя милость и любовь, на реальном опыте повлекло за собой более жестокие и злобные последствия, нежели все, ему предшествовавшее.
Как решить задачу, я не знаю. Картина сама по себе не содержит ответа, а обращаться за изустными комментариями к самому творцу (если бы он пожелал их дать) я не намерен. Но одно, во всяком случае, остается бесспорным. В картине “Христос” представлено нечто в высшей степени трагическое и такое, что вполне соответствует мерзости переживаемой эпохи. Это — документ души нашего времени. И это — какой-то вопль, какой-то клич, в этом и есть подлинный пафос! Быть может, эта картина означает и поворот в самом творчестве Шагала, желание его отойти от прежних “соблазнительных потех”, и в таком случае можно ожидать от него в дальнейшем других подобных же откровений. Шагал — художник подлинный, и то, что он со всей искренностью еще скажет, будет всегда значительно и интересно.
Выставка малоизвестного графического наследия Марка Шагала (1887-1985). На выставке «Марк Шагал. Истоки творческого языка художника» творчество художника представлено в контексте поиска истоков его искусства
Шагал принадлежал к поколению художников, которые в начале ХХ века в попытке обретения себя, собственного образного строя и пластического языка, обращались к народному искусству. Шагал не получил последовательного профессионально образования, его первым и главным учителем стала естественная среда - еврейское, русское, белорусское, литовское, французское окружение, "та живая вода", которая "заряжала" и вдохновляла мастера на протяжении всей жизни.
Реальные и невероятные события, запечатленные художником, прочно соединены с земной средой ключевыми для него предметами быта, приметами места, ставшими характерными шагаловскими "паролями": от наивной вывески парикмахера в Витебске или молочника в Париже до креста православного собора или химер парижского Нотр-Дам, от простенькой вышивки до семисвечника и Торы, от покосившейся крестьянской избы до Вильнюсской синагоги и ворот еврейского кладбища, от лубков и иллюстраций народных изданий, бродячих музыкантов до знамен революции. Художник утверждал: "Неправда, что мое искусство фантастично! Я реалист, я люблю землю!".
Основу экспозиции в Третьяковской галерее составляют произведения из собраний семьи художника: уникальные, никогда не экспонировавшиеся в России, произведения "семейного круга" - автопортреты, портреты матери, бабушки, кузенов, сестры, жены Беллы и дочери Иды, исполненные в конце 1900-х - 1910-х годах. В этих работах перед зрителем предстает своеобразная автобиография художника, летопись его семьи (У окна. Мать и дочь. 1908; Кольцо. 1908-1909; Модель. Сестра художника. 1910; Рождение. 1911 и другие). Гравированная история жизни Шагала запечатлена в листах серии "Моя жизнь" (1922). Своеобразным лейтмотивом выставки предстает образ его любимого города - Витебска, присутствующий в том или ином виде во всех картинах мастера.
Из французского собрания поступила и группа работ 1960-1970-х годов в редкой технике коллажа (Триумф музыки. Эскиз панно для Метрополитен Опера, Линкольн Арт Центр. 1966, Клоун и его тень (Синий скрипач). 1964. Лиловая обнаженная. 1967. Гимн Набережной часов. 1968).
ГМИИ им. А.С. Пушкина предоставил на выставку созданные в России в 1910 году "Пейзаж с козой (Лиозно)" (1910), "В зале Теи" (1910), "Комната на Гороховой" (1910), подаренные музею Идой Шагал. Произведения первого парижского периода, примеры интерпретации Шагалом современного французского искусства, - "Обнаженная с цветами", "Лежащая обнаженная" (обе - 1911) - предоставлены фондом Sepherot Foundation (Лихтенштейн).
Впервые московскому зрителю будут показаны недавно приобретенные во Франции юношеские альбомы Шагала, происходящие из архива Блеза Сандрара, писателя и поэта, друга и переводчика мастера, введшего молодого художника в круг парижских авангардистов (коллекция Т. и И.Манашеровых, Москва).
Помимо оригинальных рисунков в состав выставки включены и выполненные по инициативе парижского галериста и издателя серии "Книга художника" Амбруаза Воллара иллюстрации к "Мертвым душам" Н.В.Гоголя (1923-1925) из собрания Третьяковской галереи, полученные в дар от автора в 1927 году.
Открытиями для отечественной публики станут и знаменитый "Свадебный сервиз" (1951-1952. Керамика, белая эмаль, роспись), созданный Шагалом в честь свадьбы дочери Иды (частная коллекция, Париж) и две мраморные скульптуры для фонтана - "Рыба" и "Птица" (1964. Коллекция Фонда Пьера Джанадда, Мартини, Швейцария). Представленные на выставке предметы народного искусства из Российского этнографического музея (Санкт-Петербург) и Музея истории евреев в России (Москва) дополнят представление зрителей об истоках образной системы Шагала.
